| Из первых уст |
20 ноября 2014 года |
Анатолий Федоренко: "Театр - это отдельная жизнь"
За кулисами с Гертрудой (Галина Микова).
Читая Галича.
Гоша (фильм "Ангел на обочине").
Володя из к/ф "Какая чудная игра".
Безусловно, одним из самых ярких событий в культурной жизни республики за последние годы является постановка в Академическом театре драмы им.В.Савина спектакля «Гамлет» режиссером Олегом Нагорничных. Известно, что режиссер давно вынашивал эту идею, пока не нашел единственного артиста, самой своей природой соответствующего герою трагедии Шекспира. Анатолий Федоренко – артист, благодаря которому в театре драмы родилась целая плеяда образов. Сегодня он служит в Московском драматическом театре под руководством А.Джигарханяна, играя Гамлета на родных подмостках в Сыктывкаре уже как приезжий актер. – Анатолий, любопытно, в какой среде Вы выросли? Кто были Ваши родители? Каким Вы были в детстве? Наверное, росли таким серьезным, послушным мальчиком… – Во всяком случае, я был спокойным, не очень докучал родителям. А родители мои – простые люди. Отец – профессиональный водитель, брат пошел по его стопам, он еще и автослесарь. Мама – дамский мастер, парикмахер. Не помню, чтобы меня вот так вдруг что-то зацепило, и я захотел в артисты. Ну да, в садике играл… репок, дедушек. Наверное, потому что был немаленького роста. Несколько лет занимался в эжвинском Дворце пионеров, потом в драмкружке. А потом все куда-то ушло. Да, стихи я еще читал всегда хорошо, вообще любил литературу. Но не помню, чтобы с детства меня серьезно прочили в артисты. Так сложилось. Главное – мне никто не мешал. – Как это – «сложилось»? Так не бывает, что однажды вы просыпаетесь человеком думающим, мыслящим, философствующим… – Да я и сейчас себя таковым себя не осознаю. Наверное, самое серьезное началось со студии Юрия Васильевича Клепикова в Доме культуры бумажников. Потом я пытался поступить в ГИТИС, но грамотность подвела. С литературой-то у меня всегда был порядок, и сочинения я хорошо писал, но вот с грамотностью… Из-за нее и завалил вступительное сочинение. Потом пошел в армию, в которую меня брать не хотели, давали отсрочку. Но я все равно пошел, отслужил, как положено, два года. И снова поехал поступать. Прошел творческий конкурс в ГИТИС и в «Щуку» и встал перед дилеммой, а куда окончательно поступать? Выбор пал на ГИТИС, к тому времени там правила были таковы: прошел конкурс – освобождаешься от сочинения. Не изменились бы эти правила, я бы наверняка опять завалил экзамен. – В фильм «Такая чудная игра» к Петру Тодоровскому вы попали, будучи студентом? – Да, свободного времени было много, мы ехали на «Мосфильм», слонялись по кабинетам, такой вот кастинг был, ну я и попал в поле зрения режиссера. Петр Ефимович был легким, внимательным и веселым человеком, несмотря на фронтовое прошлое. Очень музыкальным был, всегда умел вовремя пошутить. Спрашивал нас все время: как дела, в чем нужда. Привычка у него была ходить и посвистывать, наверное, ему так легче было думать… – Или сочинять музыку, он же был еще и композитором, писал музыку к своим фильмам. Кстати, Тодоровский не рассказывал, как родилась идея этого фильма? – Насколько я помню, все, о чем рассказывается в фильме, произошло в том общежитии, где он жил, когда учился… – На самом деле прототипом одного из героев стал знаменитый актер Николай Рыбников, с которым приключилась похожая история. Он с друзьями нашел старый радиоприемник, приладил к нему микрофон и, залезая в шкаф, дурил обитателей общаги. В его истории, правда, все закончилось не так трагично, как в картине Тодоровского. А Вы поддерживаете связь с артистами из этого фильма? Там же целая плеяда нынешних знаменитостей: Удовиченко, Шукшина, Назаров, Марьянов, Ильин… – С Генкой Назаровым созваниваемся, он сейчас сам в ГИТИСе преподает. Больше – ни с кем. Киношная жизнь – это другое. Там много математики, всегда надо подолгу чего-то ждать во время съемок. И потом, если в кино ты используешь то, что тебе определено, то в театре всегда идет поиск. Кино – это более режиссерский формат. Впрочем, сегодня театр тоже становится более концептуальным. И это нормально. Я, может, просто более консервативен и считаю: ставишь «Дядю Ваню», так ставь именно «Дядю Ваню». – Поясните… – Режиссер концептуального театра берет эту пьесу и может сделать ее по-своему или очень по мотивам. Или, например, он хочет рассказать о ГУЛАГе. Хорошо. Но зачем в этот ГУЛАГ помещать чеховских трех сестер? Бери тогда пьесу о ГУЛАГе и ставь ее. Это понятно? Концептуальный театр сегодня развивается весьма стремительно, особенно это ощущается по Москве, которая в этом плане слишком тяготеет к Европе. А вот там этого действительно много. Но мне кажется, в нашей стране все это временно, у нас всегда ценился русский театр. Ни в одной стране, кстати, нет такого количества театров, как в России. А может, не стоит быть столь категоричными? Пусть театр будет разный: концептуальный, экспериментальный, авангардный. И русский психологический, как Малый театр, где категорически не ставят современную драматургию, потому что такова позиция худрука, считающего, что современная драматургия слаба... Единственное, я не понимаю, зачем разрушать, чтобы создавать новое. Разрушен Московский драматический театр имени Гоголя, создан «Гоголь-центр», где происходит много всего разного. Театр имени Станиславского превратился в Электротеатр Станиславский, а МХАТ – в экспериментальный театр, они даже отказались от звания академического. Репертуарный театр так или иначе вытесняется, я не говорю о провинции, где он еще будет жить долго. – Так все-таки сами Вы лично к чему больше тяготеете? – К актерскому театру. Я имею в виду, чтобы у актера были рамки, в которых он может играть, чтобы был воздух. Чтобы был ансамбль. Не в каждом режиссерском театре видно актера, хотя по большому счету большинство хороших театров – режиссерские, но у каждого режиссера свой стиль взаимоотношений с актерами. Георгию Товстоногову принадлежит знаменитая фраза «Театр – это добровольная диктатура». Он был диктатором, воле которого подчинялись безоговорочно. При этом именно он собрал ансамбль уникальных индивидуальностей, личность к личности. Лучшую драматическую труппу страны: Смоктуновский, Борисов, Доронина, Басилашвили, Юрский, Копелян, Луспекаев, Стржельчик, гениальный Лебедев… Он не ломал индивидуальностей, несмотря на всю его жесткость, у него всегда оставалась выраженная актерская самодостаточность. Другой почерк – Эймунтас Някрошюс, который вскрывает мотив каждого слова и молчания, поступка, жеста… – Да, об этом режиссере говорят, что он умеет так «загнать» актера в предлагаемые сценические обстоятельства, что у того не остается выхода, как выполнить требуемую задачу. Вашим мастером в ГИТИСе был Марк Захаров. Можете ли Вы сказать, что большой мастер – всегда большой педагог? – Педагогика Марка Анатольевича такова: тебе дали шанс – выплывай. Его обучение – это тоже своеобразный эксперимент. Несмотря на свою абсолютную внешнюю закрытость и даже жесткость, он обладает потрясающим чувством иронии, что, собственно, видно по его фильмам. Мне кажется, он знает саму формулу, саму природу иронии. Этому нельзя научиться, это божий дар. Тем не менее он учит во всем искать смешное. Мне это очень помогло во многих спектаклях. Особенно в спектакле по Слаповскому «Не такой, как все», где мы с режиссером Женей Малафеевым много чего смешного досочиняли. И еще возвращаясь-таки к Захарову. Очень важно, что во всех его фильмах есть свет в конце тоннеля. Всегда, даже при полной, казалось бы, безнадеге, надежда остается. – Анатолий, многие Ваши герои сами по себе не такие, как все. Либо они, как говорится, не от мира сего, либо пребывают в постоянном противоречии с собой или с окружением. Далеко ходить не надо: Карандышев в «Бесприданнице», Он в спектакле по Слаповскому, герой в «Вечном транзите» по Галичу, Освальд в «Привидении», Гамлет в конце концов. Насколько мне известно, Вы и Арбенина начинали репетировать в «Маскараде». Жаль, спектакль так и не дошел до сцены. А взять те же фильмы. У Тодоровского Вы играете верующего паренька, в фильме «Мороз по коже» – деревенского священника. Это что, актерская планида такая? – Да нет, скорее всего тут срабатывает определенный стереотип: внешность, пластика, психофизика. Это нормально. И потом я же все равно везде разный, не повторяюсь. Хотя, да, мне близок герой-мученик, носитесь духовной боли. Вот как у Галича в «Вечном транзите». – Это замечательный проект, спасибо генератору идеи и режиссеру Евгению Малафееву. Жаль только, что этот моноспектакль не идет в стенах театра. – Согласен, жаль. В Сыктывкаре он вообще прошел как-то негромко, а вот в той же Воркуте его приняли на ура. Возвращаясь к амплуа… Нет, все-таки не все мои герои со странностью. Я с удовольствием, например, играю в сказках. Вот сейчас приеду в Москву, введусь на роль короля в «Золушке». Это одна из моих любимых ролей, я уже играл этого короля 15 лет назад, сказку тогда ставил Сергей Сушенцев. Роли королей и царей я вообще очень люблю, в спектакле «Кот в сапогах» тоже играл царя. Это добрые роли, они несут свет, даже если эти цари-короли взбалмошные, нелепые, хитрые да просто «плохие». Даже если это отрицательные персонажи. Важно играть так, чтобы от них в любом случае шла положительная энергетика. Вдвойне важно, потому что это смотрят дети. Еще я люблю сказки за то, что в них больше актерской свободы и нет жесткого режиссерского прессинга. – Режиссер-постановщик «Гамлета» Олег Нагорничных, поставивший в Сыктывкаре столько замечательных спектаклей, тоже, судя по всему, достаточно авторитарный режиссер. Известно, что Гамлета он ставил именно на тебя. Как вообще работалось над такой сложнейшей ролью? – Нагорничных всегда знает, чего хочет, это важно. Тут я выполнял режиссерскую задачу и не искал личных смыслов – как бы мне это хотелось играть. Иначе я бы мучился, и ничего бы в конечном итоге не произошло. Конечно, я и сопротивлялся, и зажимался. Но для того и существуют режиссер, репетиция и актер, чтобы найти органику, ходы, движения. И чтобы это все сливалось с моей природой. И мало ли там что я воспринимал лично и мне что-то не нравилось. Актеры – люди зависимые априори. Вот сейчас прошло время, и я понимаю всю правоту режиссерских решений. – Не оцени как провокационный вопрос. Ну вот то, что насторожило в «Гамлете» многих зрителей, – вся эта военизированная составляющая: форма – милитари, вертолетик и прочее. Тебе самому все это как? – Да это же все витало в воздухе, а режиссер, как художник, «поймал» и оказался творчески прав. А то, что люди уходили со спектакля… С любого спектакля уходят, это ни о чем не говорит на самом деле. – А вся эта история с общественником Щиголевым, раздувшим судебный скандал вокруг сцены с условным названием «на рояле», тебя не позабавила? – Я вообще особо не включался в эту историю. Есть моя роль, я ее играю. Когда нахожу в ней что-то свое – безумно рад. Если не нахожу – пытаюсь найти. А все внешнее в данный момент не имеет значения. – Такая роль, как Гамлет, наверное, долго не отпускает после репетиций или спектакля? Как вообще актерам удается играть такие роли – на грани, на выдохе, чтобы не сорваться, не получить нервный срыв? – Не отпускает? Ну где-то сутки, да, не отпускает, текст еще крутится в голове. Потом я долго анализирую, что получилось, что – нет, где я «заторопил». У меня есть привычка: даже тогда, когда спектакль долго не идет, я про себя повторяю роли, которые играю. Могу неделями ходить и повторять того же Галича, например. И разминка для мозгов, и какие-то новые повороты вдруг находятся. Это тренинг, полезно. Вообще с каждым годом мне больше нравится смысл сказанных слов, я часто над этим думаю. Мне все больше нужно понимание, зачем я это должен сказать. Это интересно. Это то, о чем мы говорили: несмотря на то что профессия зависимая, нужно всегда доставать свое, самому искать болевые точки, посылы, которые передаются зрителю. По поводу нервного срыва… Да нет, тут уже владение профессией, там свои секреты. – Возвращаясь к режиссерам.
А с кем бы Вы мечтали поработать? – Если помечтать… С Сергеем Женовачем. В нем все интересно, он занимается театром в чистом виде, не забивая все пластикой и музыкой, чем грешат многие. Он занимается театром слова, что и должно быть в моем представлении. Женовач думающий, честный… убежденный. Он как-то написал, что для него театр – это образ жизни, мысли, что театр должен быть современным и при этом оставаться нравственным. Его театр – коллективное, ансамблевое искусство. Как говорил он сам, это «вламывание» в природу друг друга. А если этого не получается, то все может оказаться напрасным. Понимаете? Его режиссура построена на встречном движении, он занимается природой человеческих взаимоотношений. Ему важно, чтобы его актеры ощущали себя единым организмом, это совместное существование по любви, когда каждый привносит свое в общее дело. Непременное условие существования в труппе: если нет взаимопонимания и взаимной радости от профессии, лучше вовремя остановиться и разбежаться, поискать другой театр. Еще мне импонирует, что он не боится перемен, он их уже столько пережил… – Женовач считает, что у каждого своя кардиограмма творческого движения. У кого-то расцвет наступает в юности, а в средние годы «засыпает», кто-то только в старости «взрывается». Если эту формулу спроецировать на Вас… – Ну о чем речь, любой артист надеется, что лучшая роль у него еще впереди... – Снявшись в нескольких фильмах, не думаете ли дальше продолжить киношную карьеру, если время, конечно, позволит? – Это если повезет и пригласят на что-то действительно очень интересное. Или финансы поправить. Не знаю... Может, и надо как-то заняться, портфолио поменять. А себя предлагать – нет у меня этой наглости, в этом плане я не современен, какой-то «палеозой», стесняюсь. Или старею? Но серьезно о кино я пока не думаю. У меня есть театр, и это важно. – Как Вы вообще попали в драматический театр под руководством Армена Джигарханяна? В Москве столько актерского народу, а Вы во второй раз вошли в одну и ту же реку, ведь Вы какое-то время служили уже в этом театре? Как же все сложилось нынче? – В этом театре одним из режиссеров работает Юрий Васильевич Клепиков, о котором мы сегодня уже упоминали. Он меня и пригласил, нужен был артист на роль Прохора в «Вассе». Испытательный срок в три месяца я прошел и теперь полноправный артист труппы. – А что играете помимо Вассы? – Графа Монтекки в «Ромео и Джульетте», попа в «Сказках ученого кота»… Как уже говорил, ввожусь на роль короля в «Золушке». – Армен Борисович доступен для общения? – Это очень открытый человек, сам иногда подходит к актерам, кто помоложе, подбадривает. И тоже очень юморной. – И все-таки Вы так решительно поменяли жизнь. Москва – это почти другая страна… Потом тут Вы были на высоте, и дай, конечно, бог, чтобы и там сложилась карьера. Но ведь по-разному может произойти, а актерские, да и человеческие ресурсы не безграничны… – Почему Москва? Я уехал из-за семейных обстоятельств, дочь окончила вуз, устроилась работать, в Москве живет супруга, я очень хотел быть вместе с семьей. Для меня это главное, даже важнее профессии. – А где работает дочь? – Главным редактором в концертном зале Кремля. Она вся в работе и почти не бывает дома. Но я знаю, что она все равно рядом. – Понятно, что с ролями пока не густо, Вы еще только раскручиваетесь в театре Джигарханяна. И все же логичный вопрос: кого мечтаете сыграть? – Кого-нибудь из Достоевского. Причем мне абсолютно все равно кого, у него нет проходных персонажей. Для меня в принципе важен сам Достоевский, его текст. Жизнь продолжается, посмотрим, куда кривая вывезет. Пока меня все устраивает. – С коллегами Вы нашли общий язык? Или в этом нет необходимости? Все-таки как любили повторять местные режиссеры: театр – большая семья… – Скажем так: я отрабатываю в театре и иду домой. У меня вообще очень плохая адаптация, я долго привыкаю к переменам, к людям. Помимо того, не люблю тусоваться, не выношу суеты. Становлюсь все больше семейным. Все больше хочется покоя в определенном смысле. И, конечно, интересной работы. Семья ли – театр? Много мифов на эту тему. Театр – это такая отдельная жизнь. – Вы по-прежнему не дружите с интернетом? Ведь на том же ютубе можно столько потрясающих спектаклей посмотреть… – Есть канал «Культура», где тоже идут замечательные спектакли, для меня этого достаточно. А вот мобильный телефон у меня теперь уже есть. Для меня это уже «технический» прорыв. Марина ЩЕРБИНИНА. Фото Дмитрия НАПАЛКОВА
и Евгении ГАБОВОЙ. Анатолий Федоренко родился в 1967 году в Сыктывкаре. В 1996 окончил режиссерско-актерский факультет ГИТИСа (курс Марка Захарова). Снимался в российских фильмах и сериалах. В 1999-2003 годах работал в Москве: в театре на Малой Бронной, театре под руководством А.Джигарханяна. Являлся ведущим актером театра драмы им.В.Савина. В 2013 году переехал на постоянное место жительства в Москву, вновь устроившись в театр Армена Джигарханяна. С каждым годом мне больше нравится смысл сказанных слов, я часто над этим думаю. Мне все больше нужно понимание, зачем я это должен сказать. Несмотря на то что профессия зависимая, нужно всегда доставать свое, самому искать болевые точки, посылы, которые передаются зрителю. Роли в кино: «Какая чудная игра» (1995 г.) – Володя, верующий студент; «Ангел на обочине»
(2004 г.)– Гоша; «Мороз по коже» (2007 г.) – деревенский священник; «Прокурорская проверка» (сериал, 2012-2013 г.) – Миронов, Михаил; «Мент в законе-7»
(сериал, 2013 г.) – Лавочкин. «Особый случай» (сериал, 2013 г.) – судмедэксперт; «След» (сериал, 2013 г.) – Кондрашов; «Чужой среди своих»
(сериал, 2013 г.) – врач. За кулисами с Гертрудой (Галина Микова). Читая Галича. Гоша (фильм «Ангел на обочине»). Володя из к/ф «Какая чудная игра». |
Мин Хон: "Ваши дети поют с душой" 
