"Сопромат" - наука трудная

/ И в творчестве, и в жизни Борис Иванов остался верен себе

Наверное, у каждого художника есть знаковая, самая узнаваемая картина, характеризующая и все его творчество. У печорца Бориса Иванова таким своеобразным символом стала работа с лаконичным названием «Убил, закурил». Графически, несколькими штрихами художник сумел изобразить величайшую трагедию ХХ столетия – массовые репрессии в СССР. Время, когда цена человеческой жизни не стоила ломаного гроша, а часто мерялась лишь одной папиросой, даже одной затяжкой. Художник из Печоры – один из немногих проживающих в Коми мастеров, кто в своем творчестве осмысливает и воплощает самые трагические страницы нашей истории. Хотя талант его многогранен: Борис Борисович не только график, живописец, но и мастер-прикладник, реставратор, оформитель…

Кумачовая правда

Мы встретились с художником в историко-краеведческом музее Печоры. Уже много лет он работает здесь, возвращая вторую жизнь старым вещам и оформляя новые экспозиции. Рутинная, кропотливая работа для большинства его коллег, выбравших это поприще, часто ничем выдающимся не знаменуется. Но Борис Борисович – случай особый. Ведь именно во многом благодаря ему в Печоре прописался первый и пока единственный в нашей республике музей истории ГУЛАГа.

Экспозиция в одном из залов историко-краеведческого музея потрясает своими экспонатами. Все они случайно нашлись в поселке Кедровый Шор под Печорой, где находился один из сталинских лагерей для женщин и детей. Из тысяч чудом уцелевших и доставленных энтузиастами в музей документов в витрины попали самые будничные и «убийственные» одновременно. Наряды на тяжелую физическую работу, так называемые арматурные списки на экипировку заключенных женщин, записи о смерти новорожденных малышей… Вылинявшие серые бумажки сами по себе не могли стать экспозицией. Борис Иванов нашел им «достойную» оправу. Каждую из стен комнаты-музея увенчал лозунгами и плакатами на красных полотнищах. Кумачово-алый цвет зала после знакомства с экспонатами ассоциируется лишь с одним – морем крови.

В двойном измерении

Борис Борисович скуп на рассказы о себе. Но даже из того немногого, что удается узнать, напрашивается вывод: оформление музея ГУЛАГа в Печоре в его творческой судьбе не случайность.

В северный город он попал в трехлетнем возрасте. Сюда отправили отца. Нет, не по этапу, а на работу как члена партии. Машинист паровоза, он всю войну доставлял на фронт боеприпасы. Выжил чудом, так как из некоторых рейсов, бывало, возвращался единственным, вся бригада погибала при налетах фашистской авиации. Досталось и ему, уцелевшему. Все тело отца было исцарапано осколками. Не успела закончиться война, как новая мобилизация – на север, возить грузы по печорской железке.

Маленький город был весь как на ладони. Из окон деревянного дома, в котором жили Ивановы, открывался привычный печорский пейзаж: вышки, колючая проволока, опутывающая лагерную зону, колонны заключенных… Рассуждать вслух о двух измерениях в жизни города в те годы было не принято. Но какой-то незримый отпечаток на жителей это все-таки накладывало. У Бориса Иванова этот отпечаток проявился во время учебы в знаменитой «строгановке».

Подающий надежды юный печорец отказался от темы очередной курсовой работы – нарисовать трафаретный портрет передовика производства. Вместо этого на суд преподавателей он принес картину, сюжет которой высмотрел в жизни. Как раз в том самом паровозном депо, где работал отец и где частенько бывал пацаном.

Воображение мальчишки когда-то потряс процесс ремонта топки паровоза. Чтобы поправить изъян, в раскаленный жернов залезал один из ремонтников. На него надевали кучу одежек, привязывали для подстраховки веревками и ненадолго засовывали в раскаленную печь. Неповоротливого великана в красном отсвете паровозной топки и запечатлел начинающий художник. «Это же нарушение техники безопасности! Такого в нашей стране быть не может в принципе!» – подвели под инструкцию творческий полет донельзя идейные наставники. А вслед за этим последовало исключение из училища.

После отчисления из «строгановки» Борис Иванов трудился художником в Печорской киносети, писал плакаты, оформлял рекламу к кинофильмам, занимался всякой всячиной. Исподволь искал ответы и на вопросы, получить которые долгие годы было невозможно.

На заводе смерти

Пристрастившись к охоте, Борис Иванов обошел все ближние и дальние окрестности Печоры. Везде натыкался на ржавые остатки колючей проволоки, на лесные дороги, буквально испещрившие всю припечорскую тайгу. «Этих лесных дорог, уже кое-где заросших лесом и еле-еле проглядывающих, было во много раз больше всех нынешних шоссейных и грунтовых. Уже одно это говорит о масштабах Печорлага с несметным числом подкомандировок» – такой вывод из собственных наблюдений сделал следопыт и художник. Но официальная статистика продолжала отвергать очевидные факты.

По-настоящему оценить «щупальца лагерного монстра» довелось лишь с начала 90-х годов. Поступив на работу в музей, Борис Борисович каждое лето отправлялся в экспедиции по коми селам, исчезнувшим лагерным поселкам. Увиденное и прочувствованное дало материал для серии картин.

– А некоторые из увиденных сюжетов не легли ни на бумагу, ни на холст. Лишь продолжают стоять перед глазами, – говорит художник. – Как, например, территория бывшего лазарета в Мишаяге. Там осталось огромное кладбище – два рва, переходящие друг в друга. Кое-где торчат из земли чурки. Видимо, похоронной команде было не под силу выпиливать колышки, и они втыкали над немногими могилами бревна, предназначавшиеся для отопления своей избушки. Толстые чурбачки продержались долго и помогли определить местонахождение кладбища. Каким-то образом здесь же осталась лежать искореженная тачка. И больше ничего. Но и эти скупые, немые атрибуты заставляют цепенеть, пронизывают насквозь.

Еще один «памятник» сталинскому режиму художник встретил в бывшем лагерном поселке Джинтуй. Там когда-то располагался известковый завод. Он стоял прямо в карьере. Заключенные вручную долбили камень и на вагонетках закатывали в корпус, где располагалась печь для обжига. Этот завод сохранился до наших дней. Рассказ художника о пребывании на нем чем-то сродни контурам пока не воплощенной в жизнь картины.

– Представьте себе, с мороза человек вваливается за ворота. От ворот до жерла печи – всего каких-то три метра. Температура обжига извести достигает 800 градусов. Заключенный, попав в это пекло, полными легкими хватает раскаленную известковую пыль… И так изо дня в день по многу раз за сутки. Больше двух месяцев на этом заводе по уничтожению людей никто не выдерживал. Я знавал вохровца, который там служил. Он, как заведенный, повторял заученную фразу, что на Джинтуе никто не умирал. И это при ясной очевидности обратного. В позапрошлом году мы нашли кладбище и там. Прямо на краю карьера…

Всю жизнь, по признанию художника, он проходил своеобразный «сопромат», изучал сопротивление различных материалов. Чтобы затем понять, извлечь, показать истину и красоту. Человеческий материал при этом постижении оказался самым трудным.

От эмали до трутовика

Борис Борисович рассказывает, что еще в младших классах подружился с красками, начал писать этюды. Запечатлевать печорские пейзажи охота не отпала до сих пор. Любой свободный день, прихватив этюдник, отправляется по знакомым маршрутам вдоль реки – спутницы города. На одной из стен мастерской «спряталась» картина «Половодье на Печоре». «Еще сырая, закончить времени нет», – сокрушается автор. Дерево, береста, кап, кожа, камень… Особенности этих материалов он уже давно постиг, по праву став членом Союза мастеров Республики Коми. Показывает картину, сложенную из настоящих печорских камушков и битого стекла. Называется она «Перекаты Печоры». И вправду, стеклянная вода, омывающая камни, словно речной перекат в миниатюре.

В подвале кинотеатра «Космос» Иванов когда-то оборудовал небольшой горн, занялся ковкой металла. Кованые изделия как-то по-особому оценил тогдашний руководитель города Иван Кулаков. Даже перебравшись в Сыктывкар, Иван Егорович продолжал проявлять к ним повышенный интерес, при посещении родного города наведываясь в мастерскую Бориса Борисовича. Может, еще и оттого, что этим видом творчества никто, кроме мастера из Печоры, в республике уже не занимался. Над изящными коваными подвесками с элементами пермского звериного стиля мастер работает и сейчас.

Сегодня никто в республике, кроме художника-универсала из Печоры, не творит и в технике перегородчатой эмали. Видимо, из-за ее особой трудоемкости. Прежде чем получить изображение на металлической пластине, на нее наносят эскиз, между специальными тончайшими перегородками наливают тонкий слой краски, обжигают в печи. Борис Иванов освоил и этот процесс, а эмали собственного производства уже «примерил» к интерьеру своей мастерской.

«Сможете определить, какой это материал?» – художник протягивает мне кусочки не то кожи, не то дерева. Понять, что это такое, сразу невозможно. Оказывается – гриб-трутовик. Срезы-пластинки лесного «паразита» под руками мастера превращаются в оригинальный поделочный материал.

Яблоко от яблони недалеко падает… Большим мастером в Печоре уже слывет и дочь Бориса Иванова Виктория. Ее творческая стезя идет параллельно отцовской, она – ювелир, член гильдии российских ювелиров. А прежде чем стать автором оригинальных украшений из драгоценных камней, прошла «суровую» папину школу. Так в небольшом провинциальном городе, можно сказать, сложилась своя династия талантливых, оригинальных мастеров.

Анна СИВКОВА.

Фото Дмитрия НАПАЛКОВА.

ТАКЖЕ В РУБРИКЕ

№54 (4691) - 23 марта 2012 года