Сохранить для потомков/ Разменяв девятый десяток, фронтовик Иван Зебарев вновь взялся за перо, карандаши и краски
На пороге 70-летия со Дня Победы все меньше остается свидетелей и участников Великой Отечественной войны. Все они сегодня в преклонных уже летах, большинство разменяли девятый десяток. Но возрасту вопреки продолжают вызывать уважение и восхищение своей жизнестойкостью, жаждой деятельности, разнообразием интересов. Не так давно участник войны, житель Сыктывкара Иван Степанович Зебарев несколько толстых тетрадей исписал воспоминаниями о прожитом и пережитом. А многие страницы своих мемуаров снабдил собственными же рисунками. Фотографическая точность, скрупулезное воспроизведение деталей делают эти тетради и иллюстрации к ним по-своему уникальными. Юный художник Иван Степанович – уроженец сысольской деревушки Волим, что возле села Куратово. Там еще в далеком детстве и проснулась в нем страсть запечатлевать окружающий мир на бумаге. Карандашами и бумагой снабжал старший брат Василий, получивший еще редкую в довоенные годы специальность шофера. Перерисовывать обычные предметы мальчику вскоре надоело. И он взялся копировать портреты. И не кого-нибудь, а вождей, руководителей партии и государства: Ленина, Сталина, Ворошилова… Агитационного материала в деревне не хватало, копии талантливого школяра шли нарасхват. После всевозможных конкурсов он прослыл местной знаменитостью. На республиканском смотре юных дарований Ваню за серию портретов вождей отметили даже денежной премией. Не могла нахвалиться юным «кормильцем» и мать Евдокия Ивановна. Однажды, прихватив портреты, написанные сыном, Евдокия Ивановна вышла к соседям. Там кто-то и сказал деревенской женщине, что ее сын пристрастился к небезопасному занятию. Ведь если что не так изобразит, то ни ему, ни ей несдобровать. После услышанного мать на увлечении сына поставила крест. А начавшаяся вскоре война надолго отодвинула любимое занятие Вани Зебарева. Школа выживания Повестку в армию ему принесли в 1943 году. Тогда, на самом гребне, пике военного противостояния, пришел черед идти на фронт даже старым и малым. Ване не исполнилось еще и 17 лет, когда он с другими новобранцами добрался до Сыктывкара, чтобы доплыть на пароходе до Айкино, а оттуда проследовать дальше, куда прикажут. Всю дорогу нестерпимо хотелось кушать. А перед глазами стояла как-то странно опухшая, болезненная мама. Меньше чем через год после прощания она умерла от голода. А отца Ваня лишился еще в десятилетнем возрасте. Его раскулачили, на десять лет отправили в лагерь, а после освобождения сил для жизни у него уже не осталось. Курсы молодого бойца Ваня проходил в Архангельске. «Весил я тогда 39 килограммов, – рассказывает Иван Степанович. – Харчи солдатские не бог весть какие, но мне хватало, ведь в деревне часто и этого не перепадало. Другие, кто побольше да посильнее меня, буквально с ног валились. Чтобы подкормить, их в госпитали размещали. Нас, доходяг, часто направляли в порт разгружать корабли из американских конвоев. Там же мы себе кое-какое пропитание добывали. Насыплем за голенища сапог при разгрузке то горсть яичной муки, то риса. Порт оцеплен, при возвращении всех «шмонают». Но наши схроны охрана ни разу не обнаружила». Школа выживания продолжалась уже в полевых, фронтовых условиях. Иван Степанович считает, что для солдат самым несносным испытанием была жажда. Днем под солнцепеком приходилось преодолевать десятки километров. Пот градом, фляжка давно пуста… Если на марш-броске попадется лужа, все сразу бросаются к ней, черпают пилотками, пьют. «Мне один солдат хороший урок преподал, – говорит Иван Степанович. – Отвадил к зловонным лужам нагибаться. Посоветовал на большом привале наполнить фляжку чистой водой и в пути больше двух-трех глотков не делать. Сначала удержаться было трудно, но потом привык. И от жажды больше не страдал». «Господи, помоги...» Первый бой 17-летний солдат Иван Зебарев принял под Оршей. «Страха не было, – признается фронтовик, – слишком юный был, не ведал, что это такое. В отличие от матерых мужиков, бывалых солдат, которые успели натерпеться, перевидеть всякого и семью, детей боялись потерять. Но в первом же бою понял, что шансов уцелеть в этой мясорубке практически нет. Другие для храбрости перед боем сто граммов выпивали. А я за всю войну – ни разу. Так же ни разу не прощался с жизнью. Когда же становилось совсем невтерпеж, говорил про себя: «Господи, помоги…» Выручало… А может, просто везло». Одно такое везение снова вложило в руки Ивана Зебарева карандаш, вновь заставило «прикипеть» к рисованию. Дело было так. После форсирования какой-то реки стали окапываться на отвоеванном плацдарме. Но сразу же попали под танковую атаку противника. Кто-то крикнул, чтобы рассеялись по полю. Но куда там, снаряды начали взрываться и слева, и справа. Последнее, что увидел Иван, – сноп огня на расстоянии вытянутой руки. – Очухался: словно в ледяном гробу лежу, – вспоминает ветеран. – Оказалось, с поля боя меня вытащили, в каком-то сарайчике поместили. Раненых много, лежим на соломе, все покрыты большой плащ-палаткой. Холодно так, что зуб на зуб не попадает. Я стал кричать. Неподалеку очутились два земляка из Коми, они и вытащили меня на улицу. Там солнце светит, тепло, чувствую, силы возвращаться стали. После медсанбата тяжелораненого солдата перевозили из одного госпиталя в другой. В госпиталях он и прослыл вновь художником. Стоило скопировать с крохотной паспортной фотографии портрет для одной из сотрудниц, как не стало отбоя от заказов. То одна медсестра семейный снимок принесет, то другая попросит нарисовать себя… Другие выздоравливающие гуляют, балагурят, только Зебарев вынужден корпеть с карандашом в руках. Но спустя несколько месяцев, вновь очутившись в огненном пекле, солдат вспоминал это «корпение» как неожиданное счастье. Разведка боем Еще не до конца выздоровев, пулеметчик Иван Зебарев вновь попал на фронт. Форсирование Вислы, тяжелые кровопролитные бои в Силезии… Одна из разведок боем снова чуть не стоила нашему земляку жизни. Та разведка в районе города Штаргарда врезалась в память Ивана Степановича до мельчайших деталей. Фронт откатывался все дальше на запад, позиции сторон менялись моментально, нейтральные полосы становились короче и неприметнее. Два батальона, в составе которых был и Иван Зебарев, вышли на передовую позицию неприятеля. Их разделяли всего каких-то 20-30 метров. Один из бросков на вражеские позиции оказался успешным. Но путь преградили откуда-то появившиеся автомашины с гитлеровцами. По наблюдениям Ивана Степановича, фашисты были еще те храбрецы. Бой они приняли, даже не успев выпрыгнуть из кузовов, стоя в полный рост и целясь в нападавших. Одна из пуль попала в ногу Зебареву. Сгоряча боли не почувствовал, но чуть погодя выбыл из строя. А между тем на разведчиков враг обрушил, как говорится, град огня. К ночи они оказались зажаты на опушке леса. Из 250 человек держать оружие могли только двадцать. Остальные были убиты или ранены. Иван Зебарев, пока мог, в санитарной повозке забивал пулеметные ленты. Но потом забивать стало нечего. От близких взрывов обезумели лошади. Всем, кто мог держать оружие, раздали из последнего ящика гранаты. «Господи, помоги…» – почти обреченно произнес раненый солдат. И тут же откуда-то взявшийся комбат крикнул: «Товарищи раненые, кто может идти – за мной!» Зебарев слез с повозки, нащупал на земле сук и пошел за остальными в темноту. Выход раненого солдата из немецкого тыла был сопряжен со множеством опасностей. О чем говорить, если из 15 человек, вырвавшихся ночью из огненного кошмара, добраться до своих смогли лишь трое. После этой затянувшейся разведки боем родные Ивана Зебарева в Сысольском районе получили на него похоронку. К внукам, в Германию А у него началась очередная госпитальная эпопея. Выздоровление совпало с Победой. После чего последовало зачисление в штаб дивизии. Между прочим, из-за склонности к художествам. В группировке советских войск в Германии требовались картографы, в этом качестве в штабе и стал служить Зебарев. А умение рисовать еще на четыре долгих года отдалило возвращение Ивана домой. После демобилизации Иван Зебарев продолжал рисовать карты. На этот раз в Коми филиале Академии наук СССР в Сыктывкаре. Из-под рук фронтовика-самоучки выходили первые в Коми научные геологические карты, карты лесов, почв… Соприкосновение с наукой окрылило, он поступил в Ленинградскую лесотехническую академию. А после ее окончания проектировал многие промышленные объекты в республике. – Все эти годы дел было невпроворот, – подытоживает Иван Степанович. – Чертил много, а чтобы что-нибудь нарисовать – такого не припомню. Но вот не так давно вновь потянуло к цветным карандашам, краскам. Захотелось нарисовать какие-то памятные эпизоды из жизни. Думал, что уже навык потерял. Но пару десятков рисунков все же сделал. Большинство рисунков Ивана Степановича рассказывают о его деревенском детстве. По-своему трогателен один из них – как он появился на свет. Стояла зима. Мать в тот день в лес за сухостоем на лошади поехала. Схватилась за бревно, тут же роды и начались. Перевязав пупок новорожденного сынишки, завернула его в нательную рубаху, завалилась на сани. А лошадь дорогу домой нашла сама. Фронтовик запечатлел и батальные сцены. Все – из истории Великой Отечественной войны. Причем каждую скрупулезно выверял по памяти. Эти же рисунки деда в большой цене у внуков. Поэтому и разошлись из дома ветерана. Причем, что любопытно, теперь они в Германии. Там уже давно живет дочь Ивана Степановича – Евдокия. Преподаватель университета, она замужем за немцем. «Мог ли я помыслить, что мои внуки будут наполовину немцами и станут в Германии жить, – удивляется преобразившемуся миру ветеран. – А я на склоне жизни стану ездить в эту страну в гости к своим родственникам. Впрочем, к этому уже привык. И никакой неприязни к стране, которую мы победили, уже давно не испытываю». Анна СИВКОВА. Фото Дмитрия НАПАЛКОВА. Мог ли я помыслить, что мои внуки будут наполовину немцами и станут в Германии жить, – удивляется преобразившемуся миру ветеран. – А я на склоне жизни стану ездить в эту страну в гости к своим родственникам. Впрочем, к этому уже привык. И никакой неприязни к стране, которую мы победили, уже давно не испытываю». |
Тыловой дневник военной поры пополнил книжную серию академика Михаила Рощевского 
