Владимир Рохин: "Творчество не любит копий"

Завтра в Национальной галерее РК состоится чествование
одного из ведущих скульпторов республики – Владимира Афанасьевича Рохина. Творческий вечер посвящен 75-летию художника. Свой день рождения именинник отметил
несколькими днями ранее – 17 февраля. Накануне этого
события мы заглянули в огромную и довольно холодную,
по крайней мере зимой, мастерскую скульптора
в сыктывкарском Доме художника.

– Владимир Афанасьевич, у Вас весьма любопытная страничка «ВКонтакте», где есть целая галерея созданных Вами скульптур. Диву даешься, из чего только Вы не творите: нержавеющая сталь, мрамор, гранит, дерево… А начиналось, наверное, как и у многих мальчишек – с деревянных пистолетиков и сабелек?

– И корабликов. Все верно, послевоенное детство, сыктывкарские мальчишки, как и все, помешались на «пистиках», самолетиках, мечах… Меня разве что отличало большее усердие, резать по дереву я действительно очень любил. И рисованием, и лепкой занимался во Дворце пионеров, это было еще старое деревянное здание – напротив школы №12. А однажды пришел в кружок авиамоделистов и просто обалдел, увидев, как тонко работают ребята, создавая чудесные невесомые модели. Как расщепляют бамбуковые лучинки, в те времена лыжные палки были из бамбука, как загибают эти лучинки над свечой, как наклеивают папиросную бумагу. Это было своего рода рукотворное волшебство. Кстати, труд, отлично развивающий мелкую моторику. Я приобщился, сделал свой планер, который на соревнованиях пролетел большую дистанцию, за что получил третью премию в виде набора инструментов. Это были настоящие молоток и рубанок – клад по тем временам. В общем, увлекся авиамоделированием, забросил изокружок. А потом встретил на улице своего педагога, известного художника Николая Лемзакова, который меня справедливо упрекнул: что же, дескать, я не хожу больше к нему? Мне стало стыдно, и я вернулся к учителю.

Кстати, в ту пору со мной учились и Станислав Торопов, и великолепный иллюстратор Владимир Пунегов.

– Кто надоумил Вас, четырнадцатилетнего мальчишку, поехать учиться в Москву?

– Отец, видя мое усердие, решил, что после седьмого класса я буду поступать на скульптурное отделение художественной школы, которая была аккурат напротив Третьяковки. В Москве жила сестра отца, у нее была крохотная комнатка в большой коммуналке. В Первопрестольной тогда я оказался уже второй раз. В первый раз нас возил на экскурсию еще один наш преподаватель по ИЗО – Павел Степанович Юркин. Тогда еще был жив Сталин, я отлично помню гигантскую выставку подарков вождю, развернувшуюся в Пушкинском музее. Там были собраны чудеса со всего СССР: какие-то невероятные ковры, халаты, мебель… В школу я поступил легко, правда, жил не у тетки, а в интернате, где было много интересных ребят и где, кстати, были и девчонки, ведь до того я учился в мальчишеских классах. Но самое главное – в интернате было настоящее творческое общение. Притом в числе моих сотоварищей было много по-настоящему упертых, способных после занятий сидеть в библиотеке, обложившись батареями книг. Это был очень полезный и поучительный для меня пример.

– Известно, что, еще будучи студентом института, Вы с успехом заявились на Всесоюзной выставке...

– Да, это был 1961 год, я выставлял работу из дерева «Коми девушка», которая удивительным образом не только поучаствовала в выставке, но и была закуплена Красноярским художественным музеем. Меня это настолько вдохновило! Я почувствовал себя человеком, ощутил свободу, счастье, вдохновение. Попросил родителей не посылать мне денег, одним словом, пребывал в состоянии полной независимости. И с большим во-одушевлением продолжил учиться дальше. Учиться было безумно интересно. В числе наших преподавателей были такие «гиганты», как Николай Томский и Матвей Манизер – известнейшие советские скульпторы-монументалисты, «ленинцы» – ваятели вождя мирового пролетариата. Манизер к тому же известен по бронзовым фигурам, украшающим несколько станций московского метрополитена. Наиболее широко его работы представлены на станции «Площадь Революции» – там где-то порядка семи десятков фигур, отображающих достижения советского строя.

Так вот, Томский и Манизер проповедовали конкурирующие между собой направления в скульптуре – конструкцию и анатомию. Я и еще два студента обучались на «анатомии» у Манизера, которую «конструктивисты», обозначим их так, называли «Ухогорлонос». Видимо, за то, что мы преследовали знание и соблюдение анатомии в скульптуре. Они же в большей степени были формалистами, что более тогда приветствовалось. Кстати, тем, кто учился у Манизера, было тяжелее пройти в Союз художников, где довлели представители другого «клана».

– Как начинающему скульптору пробить свою дорогу? В Ваших записях говорится, что после института некоторое время Вы пребывали в «состоянии невесомости»...

– Перебивался, год преподавал ИЗО в сыктывкарской школе № 14, где на самом деле никаких условий для преподавания предмета не было. И параллельно творил что-то из дерева во дворе дома. Да, было ощущение ненужности, в обкоме партии меня, как комсомольца, приписали к какой-то библиотеке, чтобы было куда платить взносы, и все. Все скульпторы – Борисов, Мамченко – сидели без работы.

Почему? Прошли хлебные времена сталинского ампира – лидирующего до середины пятидесятых направления в архитектуре, пришло время скромных панелек и трущобок. Для скульпторов работы не было: делайте что хотите. Конечно, каждый старался что-то творить, я, например, привез целую машину капа, делал деревянные скульптуры из тополей и берез.

Нас спасли зональные выставки. Я работал на улице, благо недостатка в том же граните, выпахиваемом на совхозных полях тракторами, не было. Задача была – найти и вывезти нужный камень. Так я весьма неплохо выставился на зональной выставке в Архангельске сразу с двумя работами. А в 1967-м, приняв участие в трех выставках, стал членом Союза художников СССР.

– Кстати, а что за история с дипломной работой «Невесомость», которую Вы привезли из Москвы? Судя по фото, это огромная монументальная работа: два космонавта, невидимым образом соединенные между собой в одной точке пространства, парят в галактическом вакууме…

– Это гипсовое сооружение – почти в человеческий рост с большим трудом и не менее большими денежными затратами я перевез из Москвы в Сыктывкар, хотя у скульпторов и была негласная договоренность – дипломные работы не выставлять. В результате «Невесомость» оказалась никому не нужна, пропылилась зря, при переезде в Дом художника я отправил ее на свалку. Без ошибок в жизни не бывает.

Со временем все выправилось, пришла волна государственного социального заказа, что спасло и художников, и скульпторов, хотя риск – закупят не закупят – все равно всегда оставался. Скульпторам всегда было значительно труднее, чем художникам, у которых только холст и кисть. Скульптура – изнуряющая физическая работа с тяжелым материалом, требующая времени, ведь скоротечно шедевр не сделаешь. Бывало, целое лето колупаешь, долбишь материал как дятел, а потом комиссия в двадцать человек решает, берут работу на выставку или не берут. Но уж если риск оказывался оправданным, можно было полгода не работать, вернее работать чисто для души.

В чем основная проблема скульпторов? Работа с материалом, ведь выставляться нужно именно в материале: в камне, граните, металле... Гипс может развалиться по дороге на выставку.

И эти работы, если они отобраны, нужно грузить в контейнер и выгружать на месте выставки. Я помню, как петрозаводский скульп-тор, мэтр Лео Ланкинен, прислал на зональную выставку в Мурманск огромный блок мрамора – две головы и дерево между ними. Поднять эти работы было невозможно, загадка, как их вообще грузили. Хорошо это помню, так как на этой выставке отвечал за скульптуру.

– Наверное, у каждой из Ваших работ – своя история. Наша газета уже рассказывала, как, например, появилась «пчелиная» тема, как Вы занимались пчеловодством, как обустраивали пасеку на крыше Дома художника. Можно сказать, это увлечение принесло Вам удачу и в творчестве?

– Да, когда я вернулся в Сыктывкар, надо было как-то выживать, так появились пчелы. В 1967 году родился «Пасечник» – одна из моих любимых работ, изготовленная из большого березового капа: великодушный старик с пчелой на пальце. Много лет эта работа просто стояла на полу в мастерской как объект, на котором было удобно сидеть. Так бы и стояла дальше, не приведи ко мне сотрудник Национальной галереи Ольга Орлова заведующую отделом Третьяковской галереи Людмилу Марц. Сегодня эта работа хранится в фондах Третьяковки. Там же мог поселиться еще один мой «Пасечник», изготовленный уже в девяностые годы, и закупочная комиссия уже повесила на работу соответствующую этикетку. Но одна недобрая рука, и я даже знаю чья, этикетку порвала. Работа в столичный музей не попала.

– Наверное, у многих работ есть своя история и порой не слишком счастливая. Остается только догадываться, куда, например, сгинули барельефы «Сенокос» и «Идущие через лес» с разрушенного кинотеатра «Парма». Тревожно и за судьбу ставшего уже практически родным для многих поколений сыктывкарцев барельефа с солнцем, украшающего фасад театра оперы и балета.

– Да, вандализма хватает. С Дома Сухановых однажды увели установленную в 1993 году мемориальную доску исследователям Коми края Александру Кейзерлингу и Павлу Крузенштерну. А уж Домна моя многострадальная (скульптура из нержавеющей стали в Сыктывкаре героини гражданской войны Домны Каликовой – ред.)... Сзади у скульптуры была специальная технологическая дверца – посмотреть, поправить. Первый раз эту дверцу оторвал охранник Ивана Павловича Морозова, чтобы убедиться, что там нет взрывчатки, Домна тогда стояла у здания политпросвещения, где проходила региональная выставка. Второй раз полностью сорвали дверцу, когда скульптуру привезли к школе. Сегодня в моей Домне хранится школьный инвентарь и курят мальчишки.

– В Ваших работах так трепетно и порой даже пронзительно отражена тема любви… «Пигмалион и Галатея», «Гусарская баллада»… И вот даже эта необычная скульптура из проволоки – «Беременная корова», внутри которой дремлет эмбрион…

– По возможности я стараюсь делать то, что не делали другие, творчество не любит копий. А что касается любви, то без нее ничего не получится, неважно, над чем ты работаешь – над головой Ленина или над Галатеей. Тут каждый скульптор – Пигмалион, влюбленный в свое творение. Что же касается «Беременной коровы» – это первая работа, вып олненная в технике проволочной скульптуры, которая сегодня так популярна у англичан и китайцев. Корова, кстати, была одним из сильных впечатлений в детстве. Впервые  я увидел ее,    когда меня, как самого тощего и хрупкого из четверых мальчишек в семье, отправили на оздоровление в деревню. Она мне показалась просто огромной.

Да, жаль, что я не был знаком с «проволочной» техникой раньше, по-другому бы решил ту же свою дипломную работу «Невесомость». Впрочем, жалеть о чем-то глупо.

– Владимир Афанасьевич, что все-таки заставляет Вас ежедневно приходить в мастерскую?

– Наверное, мысль, что если уйдет художник, его никто и никогда не сможет заменить. Жалко одно: идей в голове много, а рук не хватает. И какие бы сегодня ни развивались технологии в той же скульптуре, техника никогда не придет на смену рукотворному, заменить живое – невозможно.

Марина ЩЕРБИНИНА.

Фото Дмитрия НАПАЛКОВА.

Скульпторам всегда было значительно труднее, чем художникам, у которых только холст и кисть. Скульптура – изнуряющая физическая работа с тяжелым материалом, требующая времени, ведь скоротечно шедевр не сделаешь.

Владимир Афанасьевич Рохин родился в Сыктывкаре. В 1964 году закончил Московский государственный художественный институт
им. В.И.Сурикова.  Создатель галереи портретных образов, в числе которых – знаковые личности, так или иначе связанные с республикой: А.Журавский, Ф.Прядунов, И.Куратов, В.Ма-лышев, Стефан Пермский, академик Н.П.Юшкин, заслуженный деятель искусств Коми АССР, лауреат Государственной премии Коми АССР им. В.А.Савина в области литературы и искусства за создание скульптурного портрета В.Малышева, народный художник РК, лауреат премии Правительства РК, заслуженный художник России.

 Архив рубрики