Живу и помню

/ Жительница Сосногорска Надежда Алексеевна Литвиненко еще ребенком испытала в Крыму весь ужас фашистской оккупации

Немецкие солдаты в одном из крымских селений. Лето 1942 года.

Таким представляли Крым на своих картах немецкие оккупанты.

Весной 1944 года советскими войсками от фашистских оккупантов был освобожден Крым. В прошедшем апреле на воссоединенном с Россией полуострове широко отмечали 70-летие этой даты. Жительница Сосногорска Надежда Алексеевна Литвиненко за памятными торжествами в Крыму наблюдала у экрана телевизора. По лицу пожилой женщины ручьем текли слезы. А память снова и снова ярко, пронзительно воскрешала картинки военного детства.
Ей, крохотной крымчанке, довелось на себе испытать весь ужас фашистской оккупации.

Когда закончилось детство

Надежда Литвиненко стала четвертым ребенком в семье Алексея Васильевича и Раисы Семеновны Литвиненко, проживавших в деревне Тавель Симферопольского района Крымской АССР. Когда началась Великая Отечественная война, Наде исполнилось всего два года. В июне 1941 года, закинув на плечи вещевой мешок, ушел в Красную армию отец. Потом от него всего пару весточек и было: «Жив, здоров, Раечка, береги детей!» И все. Позже пришло лаконичное извещение: «Пропал без вести». Дети долгое время считали, что папа погиб в районе Керчи, откуда доставили от него последнее письмецо.

Уже в ноябре 1941 года весь Крымский полуостров был занят немецкими войсками. Долго не сдавался Севастополь, оказавший героическое сопротивление врагу. Но и после того, когда Красная армия была вынуждена покинуть полуостров, спокойно властвовать на нем оккупантам не давали подпольщики и партизаны.

Партизанской связной была и Раиса Литвиненко. Родную деревню с приходом фашистов она не покинула, ведь на ее руках оставались четверо детей. Немцы и полицаи часто наведывались в Тавель, ходили по домам, рыскали по чердакам и погребками, выметая все припасы, угоняли с подворий скот. Раиса Семеновна со старшей дочкой Верой как-то ночью соорудила на огороде схрон, спрятав под кустом розы немножко провизии. Еще один тайничок был сделан на кухне: под столом хозяйка оторвала две половицы и затолкала туда костюм и пальто мужа, теплую одежду ребятишек.

Бесконечным реквизициям оккупантов решили положить конец партизаны. Однажды, когда груженные крестьянским добром немецкие машины выезжали из деревни, из леса послышались выстрелы. Колонна остановилась, завязался бой. Партизаны быстро одержали верх, все награбленное возвратили сельчанам. Но их дерзость могла иметь далеко идущие последствия, фашисты готовились к карательной операции. Поэтому было принято решение вывезти жителей в лес.

– За нами приехала бортовая машина, – вспоминает Надежда Алексеевна. – На полу – огромная застывшая лужа крови. Нас, как котят, быстро закидали в кузов. Когда отъезжали, уже слышался рев немецких мотоциклов, заезжавших в Тавель. Мы, дети, нашли себе забаву – играли патронами, ящики с которыми стояли у переднего борта грузовика. А машина по ухабам неслась в лесную чащобу.

У опасной черты

Несколько дней спустя Раиса Семеновна с односельчанками решила наведаться в родное село за теплыми вещами. Тавель встретил их запахом гари и тлеющими головешками. На месте дома Литвиненко осталось лишь пепелище. Не обнаружила женщина и тайничков с припрятанными вещами – все вокруг было опустошено, разрыто. Целым и невредимым осталось лишь одно-единственное здание на пригорке, где до войны располагался детский дом. Здесь Раиса, оставшаяся сиротой в Гражданскую войну, росла, воспитывалась. Здесь же затем работала прачкой. В этих же стенах позже повстречала своего будущего мужа Алешу – красавца, балагура и певца.

Сюда, в уцелевший дом на пригорке, она и вернулась с детьми после того, как заболела младшая Надюшка. В одной из комнат сделали бивак, занесли остававшиеся матрацы. Днем никуда из здания не выходили. Под покровом ночи мать осторожно покидала жилище, приносила воду, добывала где-то немного еды. Так, в постоянной опасности, и прожили некоторое время.

Однажды в комнатку ворвались фашисты. Раису Семеновну схватили и увели. Четверо несмышленышей остались одни. Маму ждали долго. Но она не возвращалась.

Тогда дети пошли ее искать. Старшая Вера четырехлетнюю Надю взяла на руки. Сбоку, держась друг за друга, шли восьмилетний Ваня и шестилетняя Лена. Молча шагали по пустой, серой от пепла деревне.

Вдруг они увидели мать. Она шла навстречу в окружении фашистов и полицаев, со связанными руками. Даже не шла, а из последних сил передвигала ноги. Дети бросились навстречу. Но, добежав, остановились в оцепенении. На матери не было лица: вся в синяках, щеки разодраны, одежда висит клочьями. Она кинулась было к детям, но дорогу преградил свирепый полицай: «Подумай о детях. Отвечай, где партизаны, где располагается лагерь, куда попрятались жители деревни?!» Измученная женщина отвечала спокойно: «Не знаю».

Кошмарный факел

Издевательства над матерью, происходящие на их глазах, словно пригвоздили к земле. С ужасом малыши наблюдали, как фашисты повели пленницу к яме-погребку рядом с большим каштаном, где семья прощалась с уходившим на вой-
ну отцом. Туда, в эту яму, ее и затолкали. Один из полицаев, стоя на краю, стал лить что-то из канистры. Запахло бензином. Женщина, у которой виднелась одна макушка, закричала. Заорали в ответ и дети.

Вдруг там, где только что находилась мама, ухнув, рванул вверх огненный столб. Шум взметнувшегося пламени и крики отчаяния перемешались, слились. Дети в ужасе кинулись прочь от страшного места. Только на околице села они оглянулись. Все ветки могучего каштана были в огне. Таким вот огромным и кошмарным огненным факелом и запечатлелся в их детской памяти образ погибшей матери.

– Из Тавеля нас увела старшая сестра Вера, – вспоминает Надежда Алексеевна. – Сама еще девчонка, она как могла оберегала нас, младших. На каком-то пепелище сестра подобрала рукав фуфайки, проволокой «сшила» для меня одежку на все времена года. Завшивленные, покрытые коростой, бродили мы по деревням. Ваня нашел где-то кусок резинки, смастерил рогатку, стал добытчиком – стрелял воробьев. Помню, как-то брат нанизал на проволоку очередную «дичь», хотел пожарить в сложенном из камней очаге в одном дворе. Но вошла хозяйка, прогнала нас прочь. А наш воробей – завтрак, обед и ужин – обуглился, сгорел. Горе великое, сколько слез было пролито...

– Однажды нас, совсем уже одичавших, подобрал какой-то мужчина, – продолжает Надежда Алексеевна. – Усадил в телегу, успокоил: «Не бойтесь. В нашей деревне, может, помогут». Сейчас это село называется Доброе. А тогда оно называлось Мамут-Султан. В селе уже другой человек собрал жителей, просил нас приютить, пока не придет Красная армия, не выгонит фашистов. Говорили, что это бывший председатель сельсовета. Через несколько дней его схватили каратели. Для устрашения по сельским улицам возили на подводе после казни труп, опутанный колючей проволокой. Врезались в память ноги убитого: одна в ботинке, а другая босая, сине-зеленая. Это невозможно забыть! А нас приютила татарская семья, добрые люди. Больше года прожили у них. Это нас и спасло.

Вторая родина

Но испытания на этом не закончились. Детские дома в Строгановке, Краснолесье, Евпатории... «В классах стоял жуткий холод, на переменах мы вместе с учительницей бегали, прыгали, чтобы не окоченеть, – воскрешает картинки послевоенного детства Надежда Алексеевна. – На кухню привозили огромные рыбины. Старшие дети чистили их перед варкой. А мы, мелкота, собирали чешуйки, чтобы украшения себе сделать». Очень теплые воспоминания остались от директора спецдома для детей погибших родителей в Евпатории Степана Ивановича Писарева. Надю, ослабленную, худющую, он несколько раз отправлял подлечиться в санаторий «Сара» в Алупке. А еще директор придумал для нее эпитет, и сейчас, полвека спустя, трепетом разливающийся в душе, – «саечка моя голубоглазая».

После педучилища девушка проходила практику в одном из крымских совхозов. «Тогда моя мордашка впервые появилась на страницах газеты, – говорит Надежда Алексеевна. – Снимок поместили в «Крымской правде». Для меня было несколько странно увидеть себя, 16-летнюю девчонку, на том самом месте, где обычно помещались портреты героев труда».

С родным Крымом Надежда Литвиненко разлучилась в 1963 году. С двумя маленькими детьми осенью того года она приехала в Ухту, где проживала ее тетя. «Тетя работала на механическом заводе, условия для проживания, мягко говоря, были не ахти, – вспоминает она перипетии нового витка своей жизни. – Но и обратно ехать тоже было никак: в кармане оставалось всего пять рублей. Тогда я пошла в райисполком и без обиняков заявила: «Дайте работу и жилье. Хоть какое. У меня двое детей, жить нам негде, а работы я не боюсь». Просьбе женщины вняли, предложили место воспитателя детского сада в глухом таежном поселке Ван, в 25 километрах от железнодорожной станции Вис.

– Поехать на новое место согласилась без колебаний, – рассказывает Надежда Алексеевна, и тут лицо ее преображает улыбка. – Когда в Ване выпал первый снег, а вечером на столбах зажглись фонари, я только и ахала, словно попала в сказку. А каким чудесным, здоровым, прозрачным оказался лесной воздух! Родным так и отписала, что в сказку попала, и уехать отсюда выше сил. Через три года перевелась в Висовский лестранхоз, стала работать на лесозаводе.

Роковые цифры

В медвежьих уголках Коми республики Надежда Алексеевна перевидела немало разных людей. Среди них были и бывшие полицаи, спрятавшиеся в таежных поселках от возмездия. Один из таких «бирюков» обосновался в поселке Вис. Лишь 20 лет спустя после войны он решил оставить лесной поселок, возвратиться на Украину, где и получил по заслугам – люди узнали бывшего полицая. В одном из громких судебных процессов, состоявшихся после освобождения Крыма в Симферополе, участвовали и дети сожженной заживо партизанской связной Раисы Литвиненко. На скамье подсудимых тогда предстали несколько полицаев из добровольческого отряда, повинные в убийствах местных жителей.

Война, опалившая своим черным крылом детство, и десятки лет спустя напоминала о себе. Лишь не так давно жительница Сосногорска узнала о фронтовой судьбе отца. «Пропал без вести», оказывается, означало попал в плен. Алексей Литвиненко был пленен в октябре 1941 года на Перекопе. Как и десятки тысяч военнопленных советских солдат, познал на себе весь кошмар сменявших друг друга фашистских концлагерей. А последний приют нашел на кладбище немецкого города Ламсдорф в 1944 году.

– Цифра из двух двоек для нашей семьи стала роковой, – подводит итог рассказу Надежда Литвиненко. – 22 июня началась война, разметавшая всех нас. 22 ноября 1943 года погибла мама. А 22 июля 1944 года не стало отца. Живу и помню...

Валерий ХОЗЯИНОВ.

г.Сосногорск

ТАКЖЕ В РУБРИКЕ

№52-53 (5127-5128) - 8 мая 2014 года