Маргарита Гецен: "Наука - это не служба, а служение"

С дедом, бабушкой и двоюродным братом. 1955 г.

В роли Адарки в опере "Запорожец за Дунаем". 1960 г.

В первый год работы в Коми филиале АН СССР.

С наставником в науке М.Голлербахом. 1987 г.

Перед очередной экспедицией.

С мужем Всеволодом. 1960-е годы.

Доктор биологических наук, заслуженный эколог Российской Федерации, известный в Коми ученый Маргарита Гецен в особых представлениях для жителей республики не нуждается. Заметным событием года стало издание по инициативе и непосредственном руководстве Маргариты Васильевны масштабной энциклопедии «Воркута. Город на угле, город в Арктике». Презентации фолианта прошли в Воркуте и в Сыктывкаре. Полвека жизни исследователь отдала науке, в том числе изучению Арктики. И лишь сейчас нашла время для систематизации громадного личного, семейного архива. Возможно, в перспективе на их основе будет создана еще одна книга. Некоторыми вехами своей биографии Маргарита Гецен поделилась и с нашим корреспондентом.

– Маргарита Васильевна, традиционный вопрос: откуда Вы родом, где росли, кем были Ваши близкие?

– К великому сожалению, о родных людях, а значит, и о себе, я многое до сих пор не знаю. К примеру, лишь относительно недавно узнала фамилию своего отца – Коломиец. Перед моей первой командировкой в Америку в 1993 году потребовалось заполнить анкету. Я написала, что отца не помню, он погиб на фронте, когда мне было четыре года. Но дальше в анкете следовал уточняющий вопрос: где похоронен отец? Тогда мама и подсказала фамилию отца. А я была записана на ее фамилию – Попыванова. Из немногословных ответов матери тогда же удалось почерпнуть скудные сведения об отце. Летчик, выпускник знаменитого Пермского летного училища, погиб в первые дни вой-
ны где-то в районе Феодосии...

Родилась и выросла я в Перми. Самыми близкими людьми для меня долгие годы оставались дедушка с бабушкой, у них мы с братом и жили. Дед, Савва Макарович Попыванов, был железнодорожником, много лет проработал на перегонных станциях. Обремененный большой семьей – у них с бабушкой было 14 детей, везде умудрялся держать большое хозяйство. В пору моего детства дедушкина семья проживала в большом бараке возле железнодорожной станции в Перми. К этому времени дед дослужился до звания почетного железнодорожника, он очень гордился, что из рук самого «всесоюзного старосты» М.И.Калинина получил орден Ленина.

Стоит лишь сожалеть, что белыми пятнами зияет и биография моей мамы, Нины Савельевны, хотя она прожила долгую жизнь. Ворошить прошлое, тем более вслух, она себе не позволяла. Вероятно, из-за того, что это причиняло боль. В детстве мать я видела редко. Из обрывков взрослых разговоров вырисовывалась такая картина. Мама работала учительницей. Как-то весной везла в школу учебники. Дорога шла рекой, лед уже крошился, на переправе он раскололся, весь багаж ухнул в воду, сама учительница еле спаслась. За потерю «социалистической собственности» ей грозил лагерный срок. Но была еще возможность смыть свою вину кровью – в это время шла война. Чтобы избежать тюрьмы и заключения, мама попросилась на фронт.

Переправляла грузы по Ладожскому озеру в осажденный Ленинград. Тонула. Позже каким-то образом очутилась в танковой части, была контужена, горела в танке. Шрамы и отметины от огня на теле всю жизнь напоминали о войне, на которой она уцелела чудом.

Война искорежила не только судьбу родителей, но и нашу. Бабушка, на попечении которой мы с братом оставались, заболела тифом. Тогда нас определили в детские дома. Меня увезли на другой берег Камы. Воспоминания об этом отрезке времени смутные и очень горькие. Нас били, очень плохо кормили, за каждый кусочек хлеба или сахара разворачивалась настоящая битва. Из детдома я несколько раз убегала. Последний побег по большому мосту через Каму привел к нашему бараку, недалеко от станции. Бабушку из больницы к тому времени выписали, и она меня уже никуда от себя не отпустила.

– Рассказывают, что в юности Вам прочили большой успех на сцене, в оперном театре…

– Знакомство и увлечение высоким искусством произошло по принципу не было бы счастья, да несчастье помогло. После демобилизации мама продолжала учительствовать в деревнях. То объявится дома, то снова спешно покидает нас. Затянувшаяся разлука, расставания с родным человеком каждый раз доводили меня до слез, исступления. Я начала заикаться. Чтобы вылечить этот дефект речи, кто-то посоветовал бабушке отдать меня в хоровой кружок. В городском Дворце пионеров я много лет с удовольствием пела в хоре, и действительно заикание прошло.

После школы поступила на биофак Пермского университета. И здесь неожиданно для себя стала солисткой. В Перми, как известно, находится один из лучших в стране театров оперы и балета. Самой блистательной исполнительницей партии графини в знаменитой «Пиковой даме» в те годы по праву считалась прима Пермского театра Наталья Измайлова. Кроме великолепных исполнительских качеств Наталья Терентьевна обладала талантом педагога и была страстным популяризатором классического пения. Вместе с незаурядным аккомпаниатором Борисом Облапинским в Пермском университете они организовали кружок, куда вовлекли множество неравнодушных к пению студентов. В том числе и меня.

Учеба в университете давалась нелегко, особенно в материальном плане, приходилось подрабатывать уборщицей. Репетиции кружка за неимением времени часто проходили ночью. Но это не отбило охоту посещать его и совершенствоваться в пении. В университете имелась своя радиостанция, во время перемен часто крутили записи с нашими выступлениями, участников кружка знал весь вуз. Одним из коронных номеров нашего хора была популярная в те годы песня «Москва – Пекин». Этот своеобразный гимн советско-китайской дружбе мы исполняли в каких-то в синих робах, я была запевалой.

А своего рода звездным часом университетского оперного кружка стала постановка оперы «Запорожец за Дунаем», где я исполнила роль Адарки, всю свою партию пропев на украинском языке…

– Не возникало искушения бросить биофак и связать свою жизнь с театром?

– Некоторые мои сокурсники так и поступили, перемахнув учиться в консерваторию. Хотя я не последовала их примеру, но не оставляла надежд получить музыкальное образование. Окончив университет, по направлению приехала в Сыктывкар. И здесь поступила в… музыкальное училище. К слову, моим сокурсником по вокальному отделению был будущий солист театра оперы и балета Ю.Фомин.

Бросить учебу заставило рождение дочери. К тому же все сильнее перетягивала к себе наука. И все-таки прикосновение к искусству, увлечение пением бесследно не прошли. Выступления на сцене перед большой аудиторией научили ощущать ее дыхание, налаживать взаимопонимание с залом, не робеть. Сегодня трудно представить, но замечательный академический хор в те годы был создан и в стенах Коми филиала Академии наук. В нем солировали ученый-геолог Владимир Чермных, ученый-археолог Элеонора Савельева. Любимые с юности романсы Чайковского, Грига, Рахманинова исполняла и я. Правда, с годами эти выступления становились все более камерными, в кругу близких, друзей.

– С чего началась работа в Сыктывкаре?

– Уже после получения диплома и распределения я вышла замуж за выпускника Пермского университета геолога Всеволода Гецена. К моменту нашего бракосочетания он тоже успел получить распределение, но в противоположную сторону – на Дальний Восток, куда и махнул.

17 августа 1960 года я приехала в Сыктывкар. Нас, трех молодых девушек-специалистов, поселили на частной квартире в Тентюково, снабдив рулоном серой оберточной бумаги. Она предназначалась для ремонта комнатушки, что мы и сделали, оклеив ею грязный потолок. Городок был мал, что называется, неказист. Но я во что бы то ни стало решила заманить сюда мужа, описывая в письмах его красоты и преимущества. Председателем президиума Коми филиала тогда был ученый-геолог Юрий Ивенсен. Записалась к нему на прием, чтобы ходатайствовать о переводе сюда с Дальнего Востока моего Волика. Ивенсен спрашивает меня: «Какими породами занимается ваш супруг – осадочными или метаморфическими?» А я понятия не имею ни о том, ни о другом. Слово «осадочные» показалось слишком простым применительно к умному Волику. И я говорю: «Метаморфическими». В ответ слышу: «Именно такие специалисты нам и нужны». Через полгода наша семья воссоединилась в Сыктывкаре.

– На десятилетия Вас, образно говоря, взяли в плен Крайний Север, Арктика, тундра. Что изначально привлекло за полярным кругом, как происходило открытие «белого безмолвия»?

– Специфику моих исследований определила первая же научная экспедиция на Вашуткины озера, расположенные за полярным кругом. О задачах научной командировки можно сказать так. Считалось, что Крайний Север очень беден живыми организмами. Первой эту мысль опровергла Ольга Степановна Зверева, замечательный ученый-гидробиолог, ставшая в Сыктывкаре моим научным наставником. Первые же экспедиции за 60-ю параллель ознаменовались потрясающими открытиями уникальной экосистемы. Оказалось, что некоторые водные системы Заполярья, в частности озера, не попадали под натиск ледников, сохранив в толщах вод множество живых реликтовых организмов – растений, водорослей, рыб. Что касается рыбы, то ею заполярные озера были очень богаты. Открытия ученых уже вскоре сподвигли власти республики принять ряд решений, нацеленных на выполнение практических задач. Например, мальки ценных пород рыб стали перевозить из Заполярья для размножения в другие районы республики. Обратили внимание и на считавшиеся до этих пор непригодными ни для чего тундровые земли. Сеяные луга, возделанные за полярным кругом, оказалось, способны накормить молоком все детское население Воркуты.

После первой экспедиции на Вашуткины озера последовали десятки других: на Харбейские озера, в другие районы Заполярья. Полушутя говорю, что после тундры в тайгу моя нога не ступала. Мне повезло и в том, что мой интерес к изучению тундры разделяли единомышленники. С первых же экспедиций на Крайний Север стали выезжать специалисты из разных научных сфер – флористы, фаунисты, экспедиции переросли в комплексные. Затем в Воркуте появился научный стационар. Благодаря высокой квалификации моих коллег еще в 60-е годы в Заполярье в полевых условиях удалось провести сложнейшие исследования с применением новых методик. Много усилий и профессионализма это потребовало прежде всего от гидрохимика Татьяны Александровны Власовой, которая многих из нас, образно говоря, вывела в люди.

– Наверное, по-своему закономерно, что в 90-е годы Вы практически переехали жить и работать в Воркуту. Но перед этим не только состоялись как ученый-биолог и арктиковед, но и несколько лет находились у руля Института биологии Коми научного центра УрО РАН…

– С 1974 по 1981 год я работала ученым секретарем Института биологии, а с 1985 по 1988 год возглавляла это научное подразделение Коми научного центра. Стоять во главе института мне довелось в тяжелейшее время затеянной Горбачевым перестройки. Справляться с обязанностями и решать множество проблем, наверное, помогали сумасшедшая увлеченность работой и привитая с детства работоспособность. Был год, когда около 200 дней я провела лишь в перелетах. Все это было сопряжено с колоссальным напряжением. Но одновременно работа в качестве руководителя дала огромную закалку, проверила, что называется, на прочность. Политико-идеологические пере-оценки, начинавшийся развал экономики никак не повлияли на стабильную, разноплановую работу института, именно в это непростое время удалось завязать и упрочить научные связи с разными регионами страны от Прибалтики до Магадана.

– В начале 90-х годов Вы не только вышли из рядов КПСС, но и опубликовали об этом в одной из республиканских газет статью с красноречивым названием «Мой выбор». Какова подоплека этой публикации?

– Известно, что после развала СССР из рядов компартии народ повалил валом. Наверное, для многих ни с какими переживаниями или угрызениями совести этот процесс сопряжен не был. У меня все обстояло иначе. Хотя бы даже потому, что в ряды партии я вступила всего за три года до выхода из нее, будучи зрелым человеком, перед этим долго и мучительно обдумавшим свой шаг. В определенной мере на этот выбор повлиял один из моих учителей в науке, выдающийся российский ученый-биолог Максимилиан Голлербах. Обрусевший немец, свободный в своих взглядах человек, он искренне верил в коммунистические идеалы, долгих 54 года состоял в рядах КПСС. Мы долго переписывались с ним, обсуждая среди прочего и мое последующее вступление в ряды партии. «Кто, если не вы?» – таким риторическим вопросом Голлербах заканчивал большое письмо с обоснованием своих убеждений, адресованное мне.

Членство в КПСС, однако, для меня обернулось никчемными придирками от «товарищей по партии», подметными письмами, непонятным сведением счетов. И я не нашла другого выхода, как написать в газету. Возможно, сейчас это выглядит смешно, но я тогда побоялась сесть за статью в Сыктывкаре, а
уехала в Киров и там, втайне от всех и вся, изложила на бумаге свои наблюдения и выводы. Этот выбор – положить на стол партбилет – тогда больше всего огорчил и опечалил моего наставника Голлербаха. Он даже обратился с письмом по этому поводу к тогдашнему первому секретарю Коми обкома партии В.Мельникову. Но обратного хода последовать уже не могло.

– Уже будучи известным ученым, неожиданно для всех в конце 90-х годов Ваш муж Всеволод Георгиевич Гецен поменял фамилию, стал Оловянишниковым. Что кроется за этим?

– Рассказывали забавный случай. Молодого ученого или студента-геолога спросили, кто в нашей стране занимается специфической геологической темой, соответственно правильно ее назвав. Он ненадолго задумался. А потом говорит, мол, эта тематика отражена в работах лишь двух отечественных геологов – Гецена и Оловянишникова. Так у Всеволода Георгиевича после смены фамилии неким образом произошло «раздвоение личности».

Шутки шутками, но в основе этого шага моего, увы, уже покойного мужа лежит глубокая человеческая драма. Потомок знаменитых на всю Россию ярославских купцов-колокололитейщиков Оловянишниковых, Всеволод Георгиевич на себе познал лишения и невзгоды, на которые советская власть обрекла представителей «упраздненных» сословий. Его отец, ученый-почвовед, был расстрелян в 1941 году, не избежала тюрьмы и мать, тоже ученый, – Вера Болеславовна. Ее польскую фамилию Всеволод и носил большую часть своей жизни. При этом всегда мечтал хоть что-то прояснить в судьбе отца, сгинувшего бесследно. Лишь с началом перестройки такая возможность предоставилась, спустя полвека он получил справку о том, что отец был расстрелян в Магадане. Его не раз спрашивали, как уже в зрелом возрасте, известный в научном мире под фамилией Гецен, он решился поменять фамилию. На все подобные вопросы мой супруг отвечал односложной, но проникновенной фразой: «Я не могу предать память о своем отце». Вслед за отцом родовую фамилию взяли наша дочь Даша и внук Коля.

– По нынешним меркам Вы, Маргарита Васильевна, многодетная мать. Каким образом, имея троих детей, Вы сумели столько сил отдавать работе, науке? Есть ли у Вас какой-то рецепт успешного совмещения двух ипостасей: матери и ученого?

– Не вы первая задаете этот вопрос. А ответ на него у меня всегда одинаков. Наша семья всегда жила той жизнью, которую диктовали прежде всего работа и наука. А детей воспитывал живой пример родителей. Надо ехать в экспедицию, значит, и дети едут с нами. Ни сын, ни дочери не связали свою жизнь с наукой. Но именно они продолжают подставлять плечо при редактировании, оформлении любой печатной продукции, организации научных мероприятий с моим участием. Не будь такой поддержки, сделать мне столько никогда бы не удалось.

– Дорога в науке длиною в 50 лет для Вас завершилась в Воркуте. Что двигало Вами, когда Вы, известный ученый, доктор наук, разменяв седьмой десяток (извините, что выдаю Ваш возраст), покинули Сыктывкар, выбрав местом работы Заполярье? И это в то самое время, когда все старались поскорее выбраться из Воркуты, уехать, переселиться… Как Вы оцениваете отдачу от Вашей поистине подвижнической деятельности на благо заполярного города в самые драматические годы его существования?

– Центр по изучению и охране восточно-европейских тундр, который я возглавляла, появился в Воркуте как раз в то самое время, когда в городе все рушилось и абсолютно ничего не создавалось. О чем говорить, если тогда приказала долго жить такая «глыба», как геологическая отрасль. Открытие нашего центра многим людям, остававшимся жить в депрессивном городе, подарило надежду. Месяц за месяцем, год за годом крепли связи с учреждениями культуры, со школами. Говорят, красота спасет мир… Хрупкая, ранимая, по-своему очаровательная природа Заполярья, ее охрана сближали разных людей, легли в основу множества проектов и программ – больших и малых. Уникальность Воркуты – единственного в мире стационарного города за полярным кругом – все больше привлекала внимание и научного сообщества.

Уже в 1994 году здесь провели крупную международную конференцию, в которой участвовал цвет мировой арктической науки. Последовали другие форумы. Авторитет небольшого научного коллектива нашего центра давал возможность выигрывать гранты, делать комплексные разработки по самым актуальным проблемам, будь то экологическая составляющая угледобычи открытым способом или рекультивация земель возле закрытых шахт. Конечно, многое из сделанного и предлагаемого учеными пока не востребовано. Но созданной копилкой сведений и рекомендаций, хочется верить, рано или поздно обязательно воспользуются. А у Воркуты будет долгий век.

– Маргарита Васильевна, есть ли главный принцип, которым Вы руководствовались в своих научных исследованиях и поисках?

– К сожалению, людьми, приходящими в последние годы в науку, часто двигают исключительно меркантильные интересы. Поколение ученых, к которому принадлежу я, по правде сказать, жило достаточно бедно. Но парадокс: этой бедности мы не ощущали. Может, оттого, что дело, которым занимались, считали не только службой, но прежде всего служением. За учеными, осознающими это различие, я думаю, – будущее нашей науки.

Беседовала Анна СИВКОВА.

Фото из личного архива Маргариты Гецен.

Поколение ученых, к которым принадлежу я, по правде сказать, жило достаточно бедно. Но парадокс: этой бедности мы не ощущали.

Cвоего рода звездным часом университетского оперного кружка стала постановка оперы «Запорожец за Дунаем», где я исполнила роль Адарки, всю свою партию пропев на украинском языке…

Потомок знаменитых на всю Россию ярославских купцов-колокололитейщиков Оловянишниковых, мой муж Всеволод Георгиевич на себе познал лишения и невзгоды, на которые советская власть обрекла представителей «упраздненных» сословий.

 Архив рубрики