Тайный дневник полкового агитатора / Фронтовые записи бывшего руководителя Коми пединститута Николая Шуктомова стали достоянием гласности лишь накануне 65-летия Победы
«Моим записям, которые я делал в те далекие военные дни, будучи агитатором полка, уже свыше четверти века. Они делались на случайно подвернувшихся под руку листочках, иногда на «чистой» стороне накладных книг немецкого происхождения, и имели часто служебное назначение: после каждой боевой операции полка эти записи являлись черновым материалом, по которым с замполитом полка мы составляли донесения для политотдела дивизии. С течением времени, по мере движения наших войск на запад, «дневник» разбухал все больше и больше. По прибытии с фронта в родные края он был затем утерян. Память сохраняла лишь наиболее яркие события и эпизоды. Но вот случайно дневник тот нашелся, а с ним воскресло и многое подзабытое. Листочки совсем пожелтели от времени, строки на них с трудом поддаются расшифровке. И если бы не нахлынувшая сила живых воспоминаний, вряд ли они могли бы заговорить». Такими словами Николай Васильевич Шуктомов предварил машинописный вариант так и не изданной при его жизни книги «По следам событий тех лет, или Война без прикрас». Имя Николая Васильевича Шуктомова в 50-70-е годы было на слуху в Сыктывкаре и в Коми республике. Уроженец деревни Ероздино Усть-Вымского района, еще до Великой Отечественной войны он закончил педагогический институт им.Герцена в Ленинграде, успел поработать в Сыктывкаре на ответственных должностях в учебных заведениях и в партийных органах. С августа 1943 года до окончания Великой Отечественной войны был агитатором полка. После демобилизации закончил Академию общественных наук при ЦК КПСС, до выхода на пенсию трудился в Коми пединституте. С 1953 по 1956 год был директором КГПИ. Все эти годы преподавательскую работу Николай Васильевич совмещал с публицистикой, он автор серии статей, брошюр, книг, посвященных литературе, эстетике, культуре. В начале 70-х годов Николай Шуктомов, обнаружив в обширном домашнем архиве свои фронтовые записи, расшифровал, на пишущей машинке сам напечатал их, подготовил к изданию. Хотя, по признанию его родных, не питал никаких иллюзий, что в ближайшее время они будут опубликованы. Эрудированный, образованный человек, Шуктомов, как никто другой, понимал, что его дневники слишком сильно разнятся с официальной трактовкой Великой Отечественной войны: на многие реалии, изнанку войны, было наложено идеологическое табу. Тем не менее преподаватель-фронтовик сделал все, чтобы правда о войне, увиденная и зафиксированная им на фронте, осталась жить. Николай Васильевич ушел из жизни в 1973 году. После этого почти 37 лет дневники продолжали лежать в его рабочем столе. Лишь накануне 65-летия Победы дочь Шуктомова – Надежда Николаевна Ветошкина решилась обнародовать их, передав для первой публикации в нашу газету. По признанию дочери фронтовика, даже простое чтение опаленного войной отцовского наследия давалось непросто. Будучи на фронте политработником, Николай Васильевич сумел не только увидеть, занести на бумагу, но и сохранить записи о такой войне, которую многие из нас не знают. Фронтовые дневники Н.Шуктомова – уникальный документ ушедшей эпохи – в конце нынешнего года в КГПИ планируют выпустить отдельной книгой. А в этой публикации мы использовали страницы, посвященные последним месяцам войны – до победы оставалось совсем немного... * * * Агитатор полка на фронте – самый бродячий человек в части, с самыми разносторонними обязанностями. Тяготея к штабу, где обычно находится политчасть, он не имеет постоянной «дислокации» и обычно находится на положении кочующего по подразделениям странника. В наступательных боях и в обороне он обычно в стрелковых батальонах или ротах, деля с рядовыми и командирами все опасности боя. Невозможно составить свод его обязанностей. Конечно, всем этим кроме него занимаются парторг полка, комсорг, заместители командиров батальонов по политчасти. Но если где-то и почему-то случилось упущение и пробел, козлом отпущения становится прежде всего агитатор. Приходилось также часто писать отчеты о политобеспечении данного боя. Такая канцелярщина душила меня и нередко приковывала к штабной землянке. Я не раз указывал, насколько бессмысленно составлять планы и отчеты, когда боевая жизнь полка складывалась по своим военным законам. «Она не так бессмысленна, как вы думаете, – говорил майор. – Политотдел дивизии судит по нашим планам и отчетам о нашей с вами работе. Если вас убьют, я не могу приложить ваш труп к отчету перед политотделом». Майор всегда требовал, чтобы в планы и отчеты включался раздел «по разложению войск противника». Возможностей для этого в масштабе полка у нас имелось до смешного мало. Можно было дать разведчикам, когда они отправлялись в расположение противника, листовки, чтобы разбросать их там. Листовки эти надо было запрашивать из политотдела. Можно было отправить к переднему краю с рупором нашего Рашкеса, знающего немецкий язык, и попросить его в ночное время через этот рупор «разлагать» немцев. Но другими средствами мы не располагали. Видимо, сочтя, что посредством Рашкеса мы уже достаточно разложили противника, майор больше не стал настаивать на включении этого пункта в планы и отчеты. * * * 1945 год. Добросовестный разврат «господ офицеров» принимает все более откровенные формы, разлагая девушек из полковых подразделений. Учащались случаи уединенных встреч в блиндажах и землянках с пьянками. Девушки отдавались своим начальникам не столько ради удовольствия, сколько из простого расчета извлечь служебную и материальную выгоду: из-за отреза на юбку, желания иметь хромовые сапоги, часы, наконец, из-за привилегий. Появились чуть ли не во всех командирских блиндажах, начиная с полковника, которому был доверен полк, и кончая лейтенантами других подразделений, «мавританки». Они были повсюду, начиная со штабов армий и кончая ротами. Конечно, там, где-то в верхах, они, мобилизуемые в армию, предназначались для других, более патриотических целей. По долгу службы мне пришлось знакомиться с положением дел в одном армейском госпитале. Здесь, в гинекологическом отделении, их, молодых, цветущих на вид девушек, было очень много. «Все ли из вас получили награды за фронт? – спросил я их. Девушки чуть ли не хором откликнулись: «Награждены все по заслугам! Не зря тут лечимся!» * * * 23 января 1945 года. Наступление, о котором было полно слухов, началось. Мы вступаем на землю, где начинается Восточная Пруссия. В наших газетах много пишут о сосисках с «опилками», которые теперь едят немцы, и о царящем в Германии невероятном голоде. Но войдя в Восточную Пруссию, мы поразились обилию домашней птицы (особенно индеек) во дворах крестьянских хуторов, консервированной гусятины в подвалах, обстановке жилых помещений с роскошными зеркалами, коврами, пианино и т.д. Это крестьянские хозяйства средней руки со своей водокачкой (насосы вделаны прямо на кухне), со своим движком для освещения и даже с телефоном, несмотря на то, что такое хозяйство располагается где-то далеко на отшибе – вдали от города, где-нибудь в лесной или полевой глуши. Появление наших войск в Восточной Пруссии – самый чувствительный удар для фашистской Германии не только в военном отношении, но и по ее желудку. Где-то на полевой дороге, которую пересекает условная немецкая граница, командир полка приказал остановить походную колонну. Он кратко напутствовал: «Если немцы от наших городов и сел оставили только остовы стен и печных труб, то клянемся, что мы и этого не оставим для немцев! Вперед на фашистскую Германию!» Накачанная ненависть к немцам за время войны не замедлила сказаться. Впереди, где шли части
387-й дивизии, села и хутора стали выступать в багровых заревах пожаров. По ним даже можно определить направление, по которому они движутся. Следуя за ними, наши солдаты «доделывают» то, что им не удавалось в спешке: поджигают уцелевшие здания, вытаскивают из них оставшихся стариков и старух, тут же расстреливают. На обочинах дорог тут и там чернеют трупы, большей частью одетые в гражданскую одежду. В придорожной канаве валяются рядом две убитые женщины. Когда мы, уже ночью, остановились в одной из догоравших деревень, автоматчики привели к заместителю командира дивизии, сопровождавшему наш полк, молодого итальянца в штатской одежде. Как он очутился здесь – неизвестно. Это был очень красивый и стройный молодой человек, почти юноша с симпатичным выражением блестящих глаз, в которых застыл испуг. Никто не знал итальянского языка и никто не мог его допрашивать. «Туда», – махнул в пространство рукой полковник. Был он пьян и слово это скорее промычал, а не сказал. Автоматчики отвели свою жертву к ближайшему дереву и почему-то привязали сначала к дереву (словно итальянец мог еще убежать!). И уже после этого изрешетили очередями из автоматов. Грабеж начался с первого же хутора. Забирали все, что можно было унести: платье, посуду, всякий домашний скарб. А то, что нельзя было: мягкую мебель, зеркала, большие комнатные часы, швейные машины, тяжелые ковры, радиоприемники, серванты и т.д., – безжалостно уничтожали. Но это на первых порах. Потом командный состав, начиная с майоров и выше, стал сдерживать солдат от соблазна разрушать все и вносить в стихию грабежа некий организованный порядок: ничего не уничтожать, а сдавать «трофеи» начальству. Появился приказ, разрешавший личному составу два раза в месяц отправлять посылки весом 10 кг на родину. * * * Конец февраля 1945 года. Наши беседы с солдатами насчет всеобщего голодания немцев изрядно пошатнулись. Надо перестраиваться. Но как? Этого пока мы не знаем. Нет и указаний. В голодающей Германии впервые наши солдаты наедаются «от пуза». Более того, они становятся гурманами. В подвале здания, где разместился штаб полка, солдаты обнаружили несколько мешков с сахарным песком. Расталкивая друг друга, они рвут мешки и пригоршнями распихивают их содержимое по своим карманам, а то и отправляют прямо в рот. * * * 27 января – 7 февраля 1945 года. Мы долго и упорно вгрызались в сильно укрепленную оборону немцев в районе Мазурских болот, здесь в кровопролитных сражениях громадные потери. Укрепления, которые пришлось преодолевать нам, были возведены противником на совесть: доты и дзоты, огонь которых перекрывал все подступы к ним, рвы... В боях за Восточную Пруссию мне не раз приходила на память судьба армии Ренненкампфа (Павел Карлович фон Ренненкампф (1854-1918 гг.) – российский генерал, в начале Первой мировой войны командовал 1-й армией Северо-Западного фронта во время Восточно-Прусской и Лодзинской операций, закончившихся для русской армии неудачно.), окруженного и разгромленного немцами в этих самых Мазурских болотах в Первую мировую войну. Как время хоронит в глубине пласты земли один за другим, так и эта война укладывает в болотистую мерзлую почву очередные груды солдатских тел. * * * Начало февраля 1945 года. Мы на марше, продвигаемся дальше на запад по Восточной Пруссии. Города Остероде, Дойтш-Эллау, Алленштейн. В первом из названных городов – ни одного уцелевшего дома. Во втором, который стоит на берегу очень красивого озера, стоит каким-то чудом уцелевшая «Вилла Маргариты». Кто она, эта Маргарита, и где она сейчас, мы, конечно, не стараемся выяснять. В первые дни вступления наших войск в Восточную Пруссию в деревне заместитель командира полка по строевой части, майор по званию, остановившись на ночь в немецкой семье, изнасиловал сначала хозяйку, а потом застрелил на ее глазах детей – мальчика и девочку, а потом и женщину, над которой только что надругался. Никто за это с него не спрашивал, хотя факт был широко известен в штабных сферах. В донесениях «наверх» о таких «мелочах» писать не считали нужным. Мы вновь вошли в Польшу (в так называемый «польский коридор»), подошли вплотную к реке Висле. С приходом наших войск на улицы городов и сел вышло много людей, в большинстве женщины – молодые и старые, а также девушки. Они приветливо встречали нас, предлагали «млеко», «као» (кофе) и другие угощения. «Довже, пан», «зимно, пан», «дзенкуе» – слышались со всех сторон дружелюбные возгласы. * * * 28 февраля 1945 года. Прошлой ночью по льду переправились через Вислу, утопили две полковые пушки с лошадьми. Вели на западном берегу бои, потеряв около 60 человек. Правофланговый сосед, один из полков нашей дивизии, был неожиданно атакован противником и обратился в бегство, оставив всю технику. Но развить дальше успех немцы не могли, так как позади нас стояли глубоко эшелонированные войска, в том числе танковые. В отношении нашего соседа, бросившего при отступлении боевую технику, вступал в действие известный приказ
№ 235: все офицеры полка подлежали разжалованию в рядовые и должны были отбить оставленное вооружение, т.е. искупить вину кровью. Дважды побывал на этом плацдарме у солдат в вырытых наспех окопах и ячейках, беседовал о великой освободительной миссии, во имя которой мы воюем, ободрял, внушал патриотические понятия. При этом мне не раз приходилось слышать, как командиры рот и взводов говорят при появлении на передовой: «Агитпоп пришел! Сейчас он будет о чем-то говорить нам». Было в этой кличке и обидное, и что-то очень меткое. Ведь в сущности напутствия нашего брата в понимании солдат и были теми утешениями, что некогда внушались попами в старой русской армии. Мы лишь немного изменили формулу, вместо рая предлагая безропотно погибать за Родину, за Сталина. Но стоило нам вернуться с передовой в расположение штаба полка, как обнаруживалась вся несостоятельность наших отправных тезисов. В подвале дома, где размещался штаб, писари изнасиловали польку, то же самое сделал капитан самоходного орудия, оказавшийся здесь для охраны штаба, с той только разницей, что свою беззащитную жертву он застиг на чердаке дома. Много было в тот день слухов о подобном «героизме» бойцов и командиров из разведвзвода. * * * 2 марта 1945 года. Энергично начала наступать весна. Вплотную подступали песчаные дюны Балтики. До моря – не более 5-6 километров. Сегодня в штаб привели с передовой пленного немца. Их, немцев, было двое, заблудившихся и попавших в расположение нашей роты. Поняв ошибку, немцы бросились бежать. Однако стоявшего перед нами догнал солдат Назарчук и повернул в нашу сторону, другой так стремительно побежал к своим, что забыл об имеющемся у него оружии. Его догнал солдат Теуш и лопатой размозжил ему голову. Обоих бойцов представили к награде. Справа от нас, в районе Кенигс-берга, не смолкает артиллерийская канонада. Она сотрясает окрестности днем и ночью. Как мы узнали позже, это пыталась вырваться из мешка восточно-прусская группировка противника. * * * 11 марта 1945 года. «Идем прямо на Данциг!» – объявил встретившийся на марше начальник политотдела дивизии. Солнечное утро. Было очень тепло. Никогда не видел такого количества вражеской техники – и разбитой, и невредимой, запрудившей шоссе и его обочины на протяжении десятков километров. Никогда не приходилось видеть в голубом небе и такого количества наших бомбардировщиков, деловито и спокойно направляющихся точно по ниточке к морским воротам Польши. Сидя на ротной повозке после утомительного марша и продвигаясь вперед с полком, глядел на редчайший огненный фейерверк из осветительных ракет над осажденным нашей армией городом. * * * 13 марта 1945 года. Итоги этого дня для нас очень неутешительные. Мы лишились в боях целой роты. Было это так. Ночью она вдруг очутилась в расположении противника. В этом ничего удивительного нет: в наступательных боях, не в пример обороне, сплошного заградительного фронта часто не бывает. Были случаи, когда даже наши обозы неожиданно сталкивались на марше с передовыми частями противника. Управление ротой и связь с ней затем были потеряны. Высланная разведка вернулась ни с чем. Лишь к вечеру, когда немцев оттеснили с участка, в подвале одного дома на хуторе нашли трупы командира роты Курилкина, бойцов... Бывают неожиданные встречи и на фронте. Так случилось и со мной в этот день. Из деревни Гросс-Мишау, что рядом, в наш штаб пришли две русские женщины. «А так пришли, повидаться и поговорить. Ведь сколько-то не видим вас, соколы вы наши. Скоро три года, как живем мы в ихней неметчине». Зовут их Жукова Анна Дмитриевна и Квочка Анастасия Демидовна. Я успеваю выслушать только одну из них, Жукову. Она работала до войны на знакомом мне вагоностроительном заводе им. Егорова в Ленинграде, муж погиб на Карельском фронте, а ее немцы угнали со многими русскими женщинами в Германию, привезли сначала в Гдыню, потом сюда, в Картхауз. Здесь ее с семилетним сыном купил помещик-немец из Гросс-Мишау. Рассказывая о горестной судьбе, она силится улыбнуться. Настя Квочка, еще молодая девушка, из этого же села. Немцы заставили ее работать на строительстве оборонных укреплений. И вот она сбежала. Обе спрашивают, когда им можно отправиться домой на родину. Я их утешил, что теперь очень скоро. * * * 15 марта 1945 года. Сегодня мимо нас вели в тыл много пленных. Они стали сдаваться целыми подразделениями. Со времени ликвидации минской группировки мы еще не видели такого количества. Наверно, это самые «умные» немцы, понявшие, что война проиграна. В одном из хуторов увидели немецкую старуху. Сын и дочь бросили ее, бежали. Старуха все время звала русскую Аннушку (не ту ли, с которой я недавно разговаривал), которую некогда заставляли ходить за ней. Теперь за ней ухаживают наши автоматчики, дают хлеб, кормят супом из солдатского котелка. Благородная душа у простого русского человека! С боями вырвавшись на небольшой железнодорожный полустанок, мы наткнулись на раненого немецкого солдата. К нему подбежали ординарцы. Один из них, обслуживавший заместителя командира полка по строевой части, давно прославился своим бандитским нравом. Для расстрелов беспомощных раненых немецких солдат он специально таскал мелкокалиберную винтовку. Расправу над ними он творил от имени своего хозяина-подполковника. Я был поодаль и увидел, как, подбежав к раненому, ординарец снял с плеча мелкокалиберку и выстрелил ему в голову. «Остановись, что ты делаешь?» – крикнул я. «По приказанию подполковника», – обернулся он в мою сторону и сделал еще два выстрела в свою жертву, все еще издававшую стон. Затем стоны прекратились, ординарец ухватил за ноги убитого, оттащил его к обочине шоссе. Когда я поговорил об этом с нашим «новым майором», он брякнул мне коротко: «Немца пожалел! Вижу, воспитывать тебя еще надо!» * * * 19 марта 1945 года. «Толкнув» немца, втянулись в большую буковую рощу пригорода Оливье, а ночью вошли в сам город. Сразу же нашлось много охотников «посмотреть» его. Ротные автоматчики, ординарцы, офицеры штабных подразделений вмиг растеклись кто куда. «Нынче будут грабежи, запирайте этажи!» – пришли на память стихи Блока. «Славная будет жене шубка», – накинув на себя котиковое манто, похвалялся молоденький лейтенант. Сгорая от стыда в присутствии немцев и не в силах глядеть на этот разнузданный грабеж, я выскочил на улицу. Днем нас вывели в Глюхау – место, где недавно были ожесточенные бои. Кругом искореженная боевая техника – подбитые орудия и сгоревшие танки, орудия, вкопанные в землю, ямы и воронки, много рассыпанных пачек патронов, разлагаются еще не убранные трупы. Они везде – у трубы, проложенной под насыпью железнодорожного полотна, во рву, под деревьями, у озера. Прошедший здесь стальной смерч застигал свои жертвы повсюду. «Вот долина смерти, – показал мне лейтенант Сысоев, командовавший ротой, на лощину. – Мы по ней в атаку шли. Вот бы описать это!» * * * 20 марта 1945 года. Сегодня наши войска окончательно овладели Данцигом. Офицеры штаба с ординарцами поспешили туда «за трофеями». С ними отправилась и Сонечка, очередная ППЖ командира полка. Сегодня, когда мы беззаботно расположились на травке, высоко в небе показались два бомбардировщика, летящих над нашими головами на северо-запад. На них сквозь синюю дымку различались красные звезды. И вдруг… пронзительный свист падающей бомбы заставил нас мгновенно прильнуть к земле. Бомба разорвалась позади нас в нескольких десятках метров. Была ли это шалость летчиков или необходимость избавиться от смертоносного груза именно на этом месте, сказать трудно. Помнится, был подобный случай с нами и в Белоруссии при ликвидации окруженной группировки противника, когда два советских истребителя, спустившись чуть ли не до бреющего полета, из пулеметов обстреляли колонну, в которой мы шли. Ошибка в ориентирах? Но оба раза она могла стоить жизни многим из нас. На всех домах, которые мы встречаем на пути, белые флаги. Их так много полощется на ветру, что рябит в глазах. Они полощутся не только над каждым зданием, но и чуть ли не над каждой квартирой и даже над каждым окном. «Здесь каждая комната капитулировала в отдельности», – острят наши солдаты, показывая на двухэтажное здание, фасад которого весь испещрен белой сыпью. * * * 15 апреля 1945 года. Одер! Восточный берег этой реки на нашем участке очень высокий, хотя и имеет местами длинные и очень пологие спуски. Занимаем оборону. Но слово «оборона» давно утратило прежнее значение. Теперь уже фактически не мы обороняемся, а немцы, и оборона для нас давно стала лишь передышкой перед очередным наступлением. Состоялось в корпусе совещание политсостава всех соединений. Отрабатывались вопросы, связанные с работой среди личного состава на территории Германии. Среди офицеров распространились слухи о посещении частей командующим фронтом маршалом К.Рокоссовским и о проведенной им рекогносцировке на местности. Характерный штрих: о маршале среди солдат, начиная с боев в Восточной Пруссии, нам не раз приходится слышать самые лестные отзывы. Его любят и уважают заочно. Говорят, что он не гнушается встреч и бесед с рядовыми. Можно без преувеличения сказать, путь войск 2-го Белорусского фронта, в которые входит и наша дивизия, в полном смысле овеян славой Рокоссовского. Поговаривают тоже о маршале Жукове. Но Жуков в глазах наших солдат и командиров все же «чужой» маршал, далекий от масс, а вот Рокоссовский – этот наш. «Ну, значит, будет дело, раз сам Костя приехал» (так любовно называют маршала солдаты). * * * 18 апреля 1945 года. Наши стрелковые подразделения, стремясь после высадки продвинуться от захваченного «язычка» по дамбе к югу, встретили губительный огонь по заранее пристрелянной местности. С ближних дистанций немцы открыли его из автоматов и минометов, а с дальних, из района города Шведта, – артиллерия. Губительным для наступающих он оказался еще и потому, что земляное полотно дамбы не превышало полутора метров над уровнем разлившейся реки и не позволяло глубже окапываться. А немцы, как выяснилось позже, укрыли свои огневые точки в глубоких бетонированных колодцах и были мало уязвимы. Разве только от прямого попадания снарядов и мин, что хотя и случается, но сравнительно редко. * * * 19 апреля 1945 года. Рано утром, когда начала «просыпаться» вражеская артиллерия, Полина из комендантского взвода везла на передовую термосы с горячей пищей и попала под артиллерийский обстрел. Лошадь и ездового убило, а осколок снаряда порвал юбку ниже пояса спереди и сзади, лишь только чудом не задев ее тело: она шла за повозкой пешком немного поодаль. Это случилось на шоссе, на самом спуске к реке перед деревней Нипервидзе. Весть о столь небывало счастливом «ранении» девушки мгновенно облетела всех наших людей на дамбе и в тылах полка на берегу. Немало забавлялись по поводу происшествия и наши связисты, переговариваясь между собой. «Не рожать бы Полине детей, если бы…» – все хохотали, выслушивая острословов. Хохотала и сама Полина. Ничто не ценится на фронте так высоко, как шутка, дающая разрядку напряженным нервам. Разом стали отходить от берега наши амфибии с десантами. Десяток, второй… Их появилось так много, что зеркальная гладь реки в одно мгновение покрылась ползущими к неприятельскому берегу крупными черными мухами. Лишь в бинокль можно было различать силуэты лодок и сидящих в них людей. Это был маневр командования, чтобы овладеть западным берегом Одера в обход сильно укрепленной дамбе. Середины реки они достигли, казалось, без особых помех. Но так казалось нам издали. Потом выяснилось, что это отнюдь не было парадным рейдом флотилии: противник сразу же открыл по амфибиям ожесточенный пулеметно-минометный огонь. Над десантом разразился настоящий свинцовый град. Затем, уже видимые нашему глазу, перед ним тут и там стали вырастать из воды высокие белые султаны. Они все больше стали приближаться к черным точкам на воде, окружать их кольцом. Заволакивающий картину этого дым не давал нам возможности рассмотреть, что случилось дальше. Кругом сотрясал окрестности гул артиллерийской дуэли. Кажется, пополудни на КП нашего полка передали из штаба дивизии, что десанту на амфибиях удалось, несмотря на понесенные потери, зацепиться на западном берегу реки и сейчас, под заслоном артиллерии, туда перебрасываются усиленные подкрепления. Обстановка менялась не в пользу противника. Судьба дамбы теперь решалась там, на западном берегу, где высадился десант. * * * 20 апреля 1945 года. Переправиться нам в тот день через второй рукав Одера не удалось. Изрядно потрепанные за эти два дня, мы уже были не в состоянии развивать дальнейшее наступление. Наше место перед последним рывком на западный берег заняли свежие войска. Налет наших штурмовиков продолжался несколько часов. ИЛы следовали и возвращались чуть ли не с минутными промежутками. Это была очень добросовестная и методически выверенная работа наших летчиков! Лишь изредка где-то хлопали вражеские зенитки, не причинив, впрочем, им никакого вреда. Вечером я установил свой трофейный «Телефункен» в ожидании последних известий прямо на улице. Вокруг него вмиг собрались все, кто оказался поблизости, – солдаты и офицеры подразделений штаба и его служб, личный состав стрелковых рот. Все с нетерпением ожидали: что-то о нас скажет сегодняшняя сводка. В наступившей тишине отчетливо зазвучал голос Левитана. Назывались незнакомые нам города, которые были взяты. «Ничего, все пойдет «в общий котел»! – сказал наш новый замполит полка. – Нельзя в сводке сказать о всех, печатная площадь не позволяет. Вот возьмем Берлин, тогда и разберемся, за кем какой пай. Напишут и о нас». * * * 26 апреля 1945 года. Ночь простояли в предместье какого-то немецкого города в десятке километров от Одера, и здесь командование полка получило задачу на дальнейшее наступление. Нас встречали военнопленные французы, англичане, американцы – в арестантских полосатых халатах, и в штатском – мужчины, женщины, дети… Пленных конвоировать было некуда – длинные колонны их просто сворачивали с дороги и оставляли с двумя-тремя автоматчиками, чтобы сдавать двигавшимся позади штабам. Переодевание гитлеровцев в штатское и смешение их с «цивильными» немцами, судя по количеству мундиров, бросаемых в домах, где мы их находили целыми грудами, стало массовым явлением. * * * 4 мая 1945 года. Получив партийное наказание, отстранен от командования полком в конец разложившийся полковник К., но не за гаремные нравы, которые он насаждал в части, а за произвол: на КП во время боя он на глазах у всех застрелил связного. Вина последнего заключалась лишь в том, что он не сумел толком доложить поручение своего командира. Самодурство и самоуправство всегда были родными братьями. Краем уха я слышал, что за расправу с солдатом он получил на армейской партийной комиссии строгий выговор с понижением в должности. Не слишком ли мягкое наказание? Самый утомительный день на нашем боевом пути. Мы прошли более шестидесяти километров. Оставив позади город Путлиц, вступили в Мекленбургскую землю и поздно ночью на речке Регниц соединились с союзниками. И этот день для нашей дивизии оказался последним днем Великой Отечественной войны. Публикацию подготовила
Анна СИВКОВА. |
Фотолетопись республики намерены издать единороссы 
