| Из первых уст |
11 декабря 2009 года |
Райнгольд Шульц: "Мы покинули родину, чтобы обрести отечество"
На минувшей неделе в республике прошли Дни немецкой культуры. В Сыктывкар из Германии приезжала группа немецких деятелей культуры. Едва ли не самым популярным членом немецкой делегации в эти дни в Сыктывкаре был Райнгольд Шульц – наш земляк, который родился, вырос, получил образование и долгие годы прожил в столице Коми. Сейчас Шульц – популярный в Германии среди русскоязычных немцев писатель, его творчество имеет поклонников во всем мире. С живущим в городе Гиссен сыктывкарским немцем встретилась и побеседовала наш корреспондент. – Как лучше обращаться к вам: по имени, «господин Шульц» или, может быть, как-то по-иному? – Зовите меня просто – Папа Шульц. – Это, как известно, ваш литературный псевдоним. Кстати, почему папа? – В Германии я член литературного общества «Немцы из России», международной ассоциации писателей и публицистов, других творческих организаций. Нередко провожу семинары русскоязычных авторов. Помню, однажды пришел на одну из таких встреч. Шум, как говорится, «коромыслом», все оживленно делятся впечатлениями. Чтобы как-то привлечь внимание, я вспомнил шутливое изречение, которое применял, будучи еще советским школяром. Помните? «Тише, дети, я ваш папа, папа любит тишину». Эта присказка всем понравилась и с тех пор прилепилась ко мне. Друзья даже в шутку говорят, что знают в мире трех пап: папу Римского, папу Карло и Папу Шульца. Литературный псевдоним позже стал известен широкому кругу людей. Бывает, позвоню в редакцию какой-нибудь газеты, представлюсь: «Шульц». В трубке – лишь вежливый ответ, мол, чем обязаны? Но стоит мне уточнить, что беспокоит Папа Шульц, как на другом конце провода тут же рассыпаются в любезностях: «Что же вы сразу не сказали?» В связи с этим у меня как бы раздвоение личности произошло. Имидж, связанный с литературным псевдонимом, живет своей жизнью, а я – своей. – В интернете можно отыскать множество ссылок на ваши публикации, книги. Сколько их вышло, каким жанрам отдаете предпочтение? – На очереди – восьмая книга. Среди них есть и автобиографического характера, и беллетристика. Пишу также стихи, басни, юмористические рассказы, пародии, сказки, анекдоты. Часть из них печатается в русскоязычной газете «Забытый алтарь», которая распространяется в 32 странах мира. Некоторые рассказы увидели свет и в других немецких газетах. Книги издаю на свои средства. В Германии каждый автор имеет возможность напечатанные в газетах произведения собрать вместе, издать и разослать почтой по заинтересованным читателям. Если есть спрос и книги раскупаются, то на вырученные таким образом средства можно издать еще одну партию книг. И также разослать по читателям. Интерес к моему творчеству проявляют не только соотечественники, но и реэмигранты из других стран. Тесные контакты завязались с русскоязычными читателями из Канады, Финляндии, США... Печатают мои рассказы и в России. – До отъезда в Германию вы были инженером, технарем. Как из «физиков» переквалифицировались в «лирики»? – Переезд из одной страны в другую, сложные процессы, связанные с вживлением в новое общество, дают уникальный опыт познания в разных областях. Раскрывают в людях новые возможности, грани. Поэтому же, наверное, многие переселенцы становятся философами, писателями, художниками. Я знаю одного соотечественника из России, который уже в очень преклонных годах. Когда-то его приговаривали к расстрелу, ему чудом удалось избежать гибели, перебраться в Германию. Так вот, он недавно попросил выставить свои картины на одном из вернисажей. Ему отказывали, пока в конце концов не выделили небольшое место в выставочном зале. И что же? Работы старого человека всех поразили, стали настоящим открытием. Немало превращений за годы, проведенные в Германии, произошло и со мной. Чем старше становился, тем больше не хватало мне родителей. Возникали тысячи вопросов, на которые могли ответить только они. Но в детстве из чувства предосторожности они не посвящали нас в историю семьи, нашего рода. А потом до обидного рано один за другим покинули этот мир. Мое творчество возникло из желания рассказать историю нашей семьи, одной из миллионов немецких семей, прошедших через все круги ада. После первых публикаций и книг выяснилось, что это интересует многих людей во всем мире. Мне стали звонить, последовало множество встреч. Так литературное творчество и затянуло. Теперь я, можно сказать, на себе испытал, что вход в этот вид творчества есть, а выхода – нет. – В одной из ваших книг воспроизведена фотография кладбища в поселке Красный Затон под Сыктывкаром. Два ряда аккуратных, ухоженных могил с одинаковыми табличками. Можно сказать, что это фамильный некрополь семьи Шульц. Наверняка и в этот приезд вы тоже побывали там, посетили могилы родителей, близких. – Краснозатонское кладбище – самое для меня притягательное, скорбное место. Здесь покоятся папа, мама, другие родственники. Помню, как мама приводила нас сюда с братьями на могилу отца, чтобы по весне убрать накопившийся мусор, посадить цветы. После того как наводили порядок на могиле папы, мама говорила: «А теперь поможем тем, у кого не осталось родных». До вечерних сумерек мы успевали прибраться еще на 10-12 могилах. Теперь на старом затонском кладбище царит запустение, заборы покосились, во многих местах рухнули. Трудно смириться с такой картиной. Особенно после кладбищ в Германии, где каждое напоминает своеобразный музей под открытым небом, где царят чистота, порядок. В свое время на могилах близких в Красном Затоне мне удалось установить хорошие памятники. А вот на Усть-Нембазу так пока съездить и не смог. Хотя окрестности этого населенного пункта в Усть-Куломском районе для меня тоже по-своему святы. Здесь остался лежать мой дед по матери. Пребывание в этом лагпункте дедушки и бабушки, их неимоверно трудную жизнь я описал в рассказе «Эмиль и Эмилия». Страшный получился рассказ. Дед и бабушка здесь потеряли несколько детей. Потом умер и хозяин дома – Эмиль. Хоронить его было не в чем. Эмилия надела мужу на ноги разрезанные пополам женские чулки. Стираные-перестираные кальсоны и нижняя рубашка – вот все, во что удалось обрядить покойника. Но в 40-градусный мороз донельзя ослабшая жена и маленькие дети не могли отвезти тело на кладбище. С большим трудом с помощью старика-соседа подняли его на чердак. Растянувшиеся на несколько недель похороны... Копание могилы в мерзлой-перемерзлой земле... И неизвестно, нашел бы спецпереселенец Эмиль, имя которого переиначили на русский манер в Емелю, последний приют, если бы не случайная подмога в лице подвернувшегося мужика. Теперь же от того лагерного погоста не осталось и следа. – Ваши предки в России наверняка имеют глубокие корни. Ведь немцы стали активно переселяться в Россию еще во времена Екатерины II. Удалось ли вам проследить их путь, где, в каких местах они проживали до депортации на Север? – Будучи в Германии, я занялся составлением генеалогического древа. Разыскал родственников и по той линии, которая оставалась в Германии. Они, конечно, были немало удивлены обретением родных в лице российских немцев. Приносили на встречи фотоальбомы со старыми фотографиями, на которых были запечатлены люди, неизвестные им. Мы подсказали, кто они, рассказали об их судьбе. Благополучие немецких крестьян в течение веков зиждилось на семейной сплоченности, неразрывности родственных уз. По существующим раньше в Германии законам от отца все имущество, земельные наделы переходили к старшему сыну. Младшие братья были вынуждены работать на него. В случае, если старший брат умирал, младший был обязан жениться на его вдове. Один из моих предков, младший сын в семье, не захотел работать на старшего брата. И покинул родину. Когда точно это произошло, пока сказать не могу, так как восстановил историю своего рода лишь до 1860 года. Как и многие немцы, мои предки обосновались на Волыни, под Житомиром. Немецкая колония обжила здесь красивые хлебородные места. Как говорили мне старики, первые колонисты заработали раннюю смерть, вторые – сытый желудок, третьи – сладкую жизнь. Безграничное трудолюбие, терпение сделали свое дело – превратили эти места в настоящий земной рай. До Октябрьской революции немецкие колонисты на Волыни жили так хорошо, как, наверное, никто нигде в мире.
В 1914 году, после объявления Первой мировой войны, последовала первая депортация немцев. Тогда же с географической карты исчезли все названия немецких поселений: их переиначили. А вскоре прекратили существование и все 500 волынских колоний. Молодежь забрали в армию. Те, у кого было немецкое гражданство, служили в Германии. Те, у кого русское подданство, – царю, преимущественно на турецком фронте. Остававшихся дома спешно погрузили в прокопченные скотные вагоны и увезли в Сибирь. Там почти до конца 1917 года оставались и мои родственники. Потом им разрешили вернуться. И они вновь обживали свои разоренные, развороченные села. Терпели всяческие лишения, голод. Чтобы избежать эпидемий, педантичные, аккуратные немцы и здесь нашли свой способ избежать распространения заразы. Мертвых клали в погреба. Когда человек чувствовал приближение смерти, он спускался в погреб и ложился уже к умершим. В 1934 году последовала вторая депортация российских немцев. Место, где поезд оставил моих родных в одну из ночей, называлось Тунгуда. Здесь, в 40 километрах от Белого моря, уже вовсю чувствовалось дыхание сурового моря. Но не зря говорят, что немец, как верба: куда воткнешь, там и приживется. Здесь, на краю земли, переселенцы заготавливали лес для строительства Беломорканала. Снова обзавелись жильем, обеспечили себе более-менее сносную жизнь. Думали, что уж отсюда-то, с этих суровых мест, их никуда больше не выселят. Ошиблись. В 1941 году последовала новая волна депортации. Тогда же мои родные очутились в Коми крае. Кроме голода, холода, непосильного труда им суждено было пережить, вынести на себе и все ужасы советской пропаганды военных лет. Фашизм тогда отождествлялся исключительно с немецкой нацией. «Убей немца!» – плакаты с такими призывами развешивались повсеместно. «Немцы – не люди. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал», – ежедневно об этом вещало советское радио. Можно лишь догадываться, как в таких условиях приходилось выживать российским немцам, заброшенным на Север. В Германии я тесно общаюсь со своими российскими соотечественниками. Многие, пережившие эти страдания, до сих пор надеются, что когда-нибудь все-таки последует извинение от властей за испытанную несправедливость. С другой стороны, все подчеркивают, что эта оголтелая пропаганда в отношении другого народа не возымела почти никакого действия на коренных жителей Коми края. Они делились с немцами-спецпереселенцами последней краюхой хлеба, картофелиной, как могли помогали попавшим в беду людям. По большому счету они и помогли им выжить. – Вы родились уже после войны. Многих описанных вами ужасов, к счастью, пережить вам не довелось. Как складывалась ваша жизнь, когда зародилось и как окрепло желание возвратиться на историческую родину? – Мои детство и юность прошли в поселке Красный Затон. Отца здесь знали как хорошего сапожника. Мама работала уборщицей в КБО. Главной «достопримечательностью» поселка был в то время судостроительно-судоремонтный завод. На дальнем конце судоверфи, куда загоняли плоты, располагались заводские пилорамы. Лес они пилили в три смены, почти круглые сутки. Когда огромное бревно заедало в пилораме, а это случалось нередко, сотрясалась вся округа. Дребезжали стекла в окнах поселян, бренчала посуда в шкафах, по водной глади колодцев проносилась «нервная» рябь. Вибрация каждый раз была чем-то сродни маленькому землетрясению. Но затонцы свыклись с этим и не обращали на «катаклизмы» никакого внимания. После смерти отца, Асафа Карловича, мы еле-еле сводили концы с концами. Мама, Линда Эмильевна, выбивалась из сил, волоча на себе сырые бревна и чурки, растапливала множество печей в КБО. Мы, три брата, как могли помогали ей. Отец в Затоне успел построить дом, пребывание в котором до сих пор вызывает во мне самые теплые, пронзительные чувства. Хотя родители официально числились свободными людьми, на самом деле свобода была лишь мнимая. О чем говорить, если даже переписываться с родными, проживающими за границей, они не имели возможности. Письма друг другу передавали лишь с оказией, а по прочтении их сразу же сжигали. Обучаясь в школе, затем в институте, переняв все правила советского этикета, мы тем не менее никогда не нарушали семейных заповедей. К примеру, спать ложились с молитвой. Так, как нас учила мама. После службы в армии я окончил Сыктывкарский университет. Большую часть из 23 лет работы в Сыктывкаре отдал аэропорту, авиации. Службу нес в аэронавигации, был авиатехником, возглавлял отдел материально-технического снабжения Коми управления гражданской авиации. Последние несколько лет перед отъездом в Германию трудился в «Комиавтодоре». Женился, родились две дочери. В течение десяти лет обращался в ОВИР с просьбой предоставить визу на отъезд в Германию. Но каждый раз получал отказ. За этим, как правило, следовал вызов в местное отделение КГБ. «Ну что вы туда рветесь, зачем вам капитализм, безработица... Колбасы, что ли, вволю захотелось?» Позже в одной из своих книг я сформулировал десять пунктов, по которым хотел уехать в Германию. Но с людьми в штатском с цепкими глазами своими доводами, конечно же, не делился. Лишь, как и родители, повторял, что каждый цыпленок хочет найти свою квочку. И что каждый муравей мечтает о родном муравейнике. Лед тронулся в 1990 году. В то время как будто сработала некая катапульта, все устремились на Запад, в Германию. На сборы нашей семье отвели месяц. И квартиру, и все нажитое добро мы оставили нетронутыми. С собой забрали лишь два чемодана вещей. На границе с Белоруссией в то время были большие проблемы и с визами, и с таможней. Поэтому на своей машине доехали до Прибалтики. Уже оттуда добрались до Германии. Так мы покинули родину, чтобы обрести отечество. – У многих российских немцев жизнь на исторической родине складывалась не так радужно, как это представлялось в мечтах. Как у вас обстояло дело? Отечество не разочаровало? – Ответить однозначно на эти вопросы невозможно. Не для всех отечество оказалось приветливым, понятным. Знаю людей, в том числе своих дальних родственников, которые вновь возвратились в Россию, в частности в Республику Коми. Моя эпопея вживления среди людей одной нации, но отличного мироощущения, мировоззрения, можно сказать, тянет на приключенческий роман. Кратко можно обозначить несколько географических названий и маршрутов из этой эпопеи. Сначала мы очутились во Фридланде, на «земле мира». Это был огромный лагерь, когда-то устроенный еще для возвращающихся на родину военнопленных. Немецкие власти окружили нас заботой, выдали подъемные, даже деньги на бензин. Затем мы переехали в Гиссен, где стали обитателями другого лагеря, – там дислоцировалась воинская часть. Мы жили вместе с солдатами Бундесвера, даже питались с ними в одной столовой. Вообще-то, столовой эту точку общепита назвать язык не поворачивается: это был настоящий ресторан с огромным выбором блюд. На шпрахкурсах мы подучились немецкому. Всем, у кого было высшее образование, дали звание «академика». Так я стал академиком Шульцем. Тем не менее советские дипломы о высшем образовании требовалось подтвердить. А для этого переучиваться. Но я не стал этого делать, посчитав, что уже возраст не тот. Мы сняли квартиру в доме у турка. И я пошел искать работу. Так началась новая жизнь. Где я только не работал! Окончил шоферские курсы, возил почту, трудился дворником, ремонтировал офисы, красил заборы... В Германии, как и в других западных странах, нет такого понятия, как специальность. Там, поступив на службу, ты обязан делать тысячу разных дел. Вообще, труд на Западе и в России ни в какое сравнение не идет. Ведь там – это настоящая пото-, соковыжималка. Все мои ровесники и даже те, кто моложе меня, в Сыктывкаре уже находятся на пенсии. А в Германии недавно приняли новый закон, согласно которому мужчины обязаны трудиться до 67 лет. Так что у меня впереди еще много лет активной трудовой деятельности. Сейчас я работаю на базе НАТО в Гиссене, крупнейшей в Западной Европе. Работа здесь, как и везде, нелегкая. Но при царящей повсюду безработице я рад, что имею возможность зарабатывать на жизнь. Пусть и ценой немалых усилий. – В ваших воспоминаниях запечатлено немало других любопытных эпизодов из жизни после приезда в Германию. Например, можно узнать, что вы участвовали в конвоях по доставке в Россию гуманитарных грузов. И даже отрекались от мира – были затворником в одном из лютеранских монастырей... – За 20 лет жизни в Германии пришлось пережить всякое. Чуть меньше года провел в монастыре под Вюрцбургом. Эта обитель – своеобразный реабилитационный центр для людей разных возрастов, профессий, из разных стран. Распорядок жизни в монастыре позволяет вырваться из жизненной трясины, укрепиться в вере, обрести душевные силы. Я очень благодарен судьбе, что на трудном отрезке пути мне встретилось такое пристанище. В конце 80-х – начале 90-х годов Россия очутилась перед лицом масштабного кризиса. Не хватало продовольствия, медикаментов, всего самого необходимого. Многие немцы искренне хотели помочь россиянам. Тогда же стали возникать всевозможные «мосты дружбы», снаряжалась из разных стран гуманитарная помощь. В это благое дело вовлекли и меня. В течение трех лет я принимал участие в гуманитарных конвоях из Германии в российские города. Позже об этом написал книгу. Гуманитарные грузы собирали со всей Германии, как говорится, всем миром. Многое жертвовали простые граждане, религиозные организации. После вывода с территории ГДР советских войск в бывших местах их дислокации осталось огромное количество разного снаряжения, в покинутых казармах было брошено все имущество, «забыли» целые госпитали с огромным арсеналом медоборудования, лекарств. Все это мы тоже грузили в фургоны и привозили в Россию. Картины, представшие перед нашим взором в российских городах, были удручающими. Помню больницу в Ульяновске. В палатах не хватало даже кроватей. Вместо них приспособили снятые с петель двери, поставленные на табуретки. И оборудование, и продукты питания, и одежда – все раздавалось с колес. Позже подсчитали, сколько фургонов из Германии тогда пересекло с гуманитарной миссией границы России. Получилось, что они в два ряда заполнили бы с запада до востока всю территорию Польши. Чего только не увидел за эти годы! Как члену гуманитарной миссии предлагали всякого рода контрабанду. Драгметаллы, алмазы, породистых лошадей, даже радиоактивный осмий-187. В России царил хаос дикого рынка. Тогда же смог побывать и во многих бывших немецких колониях Волыни, посетил разоренные хутора дедов. Чтобы позже в генеалогическом обществе Гиссена соединить оборванные ветви своего древа. Теперь моим дочерям уже легче будет ориентироваться в истории своей семьи. – У вас много идей, планов. Над чем продолжаете работать сейчас? Какие идеи предложили своим соотечественникам в Коми, какие у вас с ними точки соприкосновения? – Дни немецкой культуры в Республике Коми привлекают внимание очень многих людей и в Германии. Ведь здесь продолжают оставаться около девяти тысяч этнических немцев. У многих из них на исторической родине живут знакомые, родственники, которые интересуются их жизнью, заботами. Между прочим, многие немцы старшего возраста, проживающие в Германии, не забыли и хорошо знают коми язык. В одной из русскоязычных газет я веду рубрику «Воспоминания». Часто рассказы разных людей пересекаются на географических точках Коми края. Некоторые из вышедших в Германии русскоязычных книг я привез и подарил немецкому культурному центру в Сыктывкаре, Союзу писателей и Национальной библиотеке Республики Коми. Пользуясь случаем, хочу проинформировать жителей Коми и о создании литературной энциклопедии на русском языке. Литературное общество в Гиссене собирает сведения о всех русскоязычных немцах, в разное время занимавшихся творчеством, из-под пера которых выходили проза, стихи, другие произведения. Если даже человек является автором одного-единственного стихотворения, память о нем не должна пропасть. Буду рад, если жители Коми внесут в этот каталог новые фамилии и имена наших соотечественников. Беседовала Анна СИВКОВА. Фото из личного архива Райнгольда Шульца и Дмитрия НАПАЛКОВА. «Друзья даже в шутку говорят, что знают в мире трех пап: папу Римского, папу Карло и Папу Шульца». «Краснозатонское кладбище – самое для меня притягательное, скорбное место». «Как говорили мне старики, первые колонисты заработали раннюю смерть, вторые – сытый желудок, третьи – сладкую жизнь». «Жители Коми края делились с немцами-спецпереселенцами последней краюхой хлеба, картофелиной, как могли помогали попавшим в беду людям. По большому счету они и помогли им выжить». «Обучаясь в школе, затем в институте, переняв все правила советского этикета, мы тем не менее никогда не нарушали семейных заповедей. К примеру, спать ложились с молитвой. Так, как нас учила мама». «В течение десяти лет обращался в ОВИР с просьбой предоставить визу на отъезд в Германию. Но каждый раз получал отказ. За этим, как правило, следовал вызов в местное отделение КГБ. «Ну что вы туда рветесь, зачем вам капитализм, безработица... Колбасы, что ли, вволю захотелось?» «Распорядок жизни в монастыре позволяет вырваться из жизненной трясины, укрепиться в вере, обрести душевные силы. Я очень благодарен судьбе, что на трудном отрезке пути мне встретилось такое пристанище». |
Эдуард Беляев: "Отрабатываем сообщения и дворников, и министров" 
