Любовь Терентьева: "Несмотря ни на что, я вижу в людях стремление к высокому"

Как уже сообщала «Республика», в академическом театре драмы им.В.Савина прошла премьера спектакля «Птичка» по пьесе драматурга из Сыктывкара Любови Терентьевой. В среде творческой интеллигенции она вряд ли нуждается в особом представлении. И все же напомним. Поэт, писатель, автор пьес, многие из которых поставлены в российских, по большей части  провинциальных, театрах. Хотя спектакли по ее пьесам прошли и в московском театре «Комедиантъ», и в питерском «Зазеркалье».
Заслуженный работник культуры республики.
Лауреат государственной премии РК. Мама троих взрослых детей. Человек удивительной творческой активности. Ее четвертая книга так и называется – «Птичка».

– Люба, помнится, в одно время пресса проявляла к тебе повышенный интерес. В последние годы все было как-то скромнее, ты как будто «спряталась». Или ты продолжала сотрудничать с российскими театрами. Писала, публиковалась, ставилась?

– Что касается постановок, знаю, что в Кинешме не так давно поставили мою пьесу «Аппендикс». В Томске больше десяти лет не сходит со сцены моя «Эдит Пиаф». В республиканском театре оперы и балета в 2004 году поставили «Тайну игрушечных сердец» – мюзикл Михаила Герцмана по моей пьесе. По стихам наша гимназия искусств с участием профессиональных актеров создала спектакль «На перепутье любви». Честно говоря, последние годы я посвятила новой работе, которой была очень увлечена. Театральные дела ушли на второй план. С театрами, даже с теми, где меня ставили, не списывалась, ничего не предлагала. Вот только в 2007 году с подачи нашего СТД отослала на российский конкурс «Драматургия добра», организованный министерством культуры Московской области, свою пьесу «Вселенная в тапочках». Стала дипломантом. Получила предложения от двух провинциальных театров, но очень хотелось, чтобы первым был наш театр. Вот только он, сама знаешь, был бездомным. Короче, упустила возможность… А на счет «спряталась»… Скорее, взяла тайм-аут. Добровольно заняла, скажем так, наблюдательную позицию. Не хочется ввязываться в драку. Пусть волна схлынет.

– Что ты имеешь в виду?

– Российский театр в целом – прежде всего провинциальный. Он сегодня стал другим. Мне кажется, многие режиссеры, на чьей совести в театре отбор драматургического материала, перестали уважать своего зрителя. Складывается ощущение, будто для зрителя специально занижается планка, будто предполагается, что зритель уже не в состоянии постигать серьезные вещи, поэтому его нужно развлекать различными способами, доставая из него низменное. Мне не доставляет удовольствия доказывать зрителю, что он живет в хлеву и по скотским законам. Я верю в людей. Я вижу в них, несмотря ни на что, стремление к высокому. Вот об этом хочется писать. Конечно, мы все в жизни совершаем глупости, ошибки и даже недостойные поступки, но ориентиры еще не потеряны, человек может меняться. Так говорила моя бабушка, в это верит моя мама, было бы странно, если бы я думала иначе. Я не ханжа и, как говорится, давно живу. Но когда на сцене становится нормой и возводится в закон пошлость и низость, я негодую.

– Свежо в памяти повальное бегство зрителей с одного из спектаклей театра Кудымкара во время его гастролей в Сыктывкаре...

– Если хочешь, я горжусь сыктывкарским зрителем, не принявшим условий игры, предложенной пьесой Коляды. (Николай Коляда – известный русский писатель, драматург.) Может, для сытых погружение в грязь и сквернословие – экзотика и развлечение, но для тех, кто не умер душой, – унижение и только. Время «смелых» экспериментов такого рода ушло, они, как шутка, повторенная дважды, мало того что прокисли – от них тошнит. Николай – зрелый человек, прекрасно образован, талантлив, тем страшнее, что посыл его в зал – сознательный.

Мой учитель, известный российский драматург Георгий Исидорович Полонский, говорил, что задача драматурга и вообще человека пишущего в том и состоит, чтобы обойтись без матерных слов, передавая речь человека, который пришел из круга, где эти слова – обыденность. Показать человека живым, не унижая себя и зрителя свойственной герою лексикой, – это есть труд и мера таланта драматурга.

Я думаю, дело даже не в нормативной лексике. Трудно шокировать россиянина матом. Вопрос в падении вкуса к нормальной членораздельной русской речи у художников слова. Это, я уверена, от отвращения, от потери вкуса к жизни. Но чья это проблема? Это проблема художника, может быть, нескольких человек со сходным мироощущением, но не проблема всего зрительного зала.

– Интересно, для тебя драматургия – это литература?

– Литература. Древнейший род. Отношусь к нему с почтением. В свое время мы много спорили со Славой Кушниром, который как-то пренебрежительно говорил, дескать, да боже мой, ты же пишешь литературу, а драматургия – это материал, текст! Средство для театра, которое потом, в театре, развивается и превращается в собственно сценическое произведение. Сколько я перечитала на своем веку этих материалов! Что-то не припомню, чтобы они превращались во что-то путное на сцене. Если только их не переписывал понимающий толк в литературе режиссер. Но если режиссер берет на себя еще и функции драматурга, может, пусть он и получает гонорар? А драматург пусть называет себя как-нибудь иначе. Слава, конечно, для красного словца так говорил. Не уверена, что сейчас он придерживается такого же мнения.

– А кто из драматургов вызывает в твоей душе отклик?

– Имен можно перечислить несколько, но остановлюсь на одном. Григорий Горин. Для меня он – эталон. Драматургический способ передачи жизни у него проистекает из высочайшего интеллекта и мастерства, мудрости и восхищения человеком. В простом – глубина. В глубоком – простота. Ничего нет для меня интереснее, чем его пьесы. От них исходит какой-то нематериальный свет. Все видели фильмы-спектакли «Дом, который построил Свифт», «Тот самый Мюнхгаузен». Скажешь, пьесы по чужому материалу. Но пьесы-то совершенно оригинальные, если кто понимает. Или старая-старая пьеса, из-за которой я в общем-то и полюбила театр и пришла в драматургию. Когда в 1976 году я девчонкой раз десять посмотрела в нашей драме горинского «Тиля» (блестящий спектакль, между прочим), а потом нашла пьесу, прочитала, то была потрясена по-настоящему. Именно тогда я почувствовала, не поняла еще, только почувствовала, что есть театр и что такое пьеса. И что может сделать настоящий театр с настоящей пьесой, которая еще и настоящая литература, раз может творить чудеса с душой человека.

– Но ты же читаешь и ныне здравствующих драматургов, прозаиков. Неужели никто более не интересен? Никто не привлекает?

– Конечно, многие очень мне интересны. Остановлюсь на близком мне по духу Алексее Слаповском. Кстати, кудымкарский театр привозил спектакль «Рождение» по его пьесе, и что-то я не заметила, чтобы кто-то покинул зал. Напротив, аплодировали стоя. Мой учитель высказал бы ему упрек по одному пункту, обсужденному нами выше. Но мне как-то не хочется. От его «материала» светло на душе – и я ему, как автору, благодарна. Нравится проза Людмилы Улицкой – это блестящий, хотя и жесткий автор. Читаю прозу Виктора Пелевина – все, что выходит из-под его пера, и все, что с ним связано. Даже его редкие интервью, которые нахожу в интернете. Не думаю, что он просто модный писатель. Мне нравится его авторская позиция: не тусуется, не участвует, не дает интервью. Просто делает то, что нравится, – пишет. И всегда удивляет.

– Что тебя привлекает в профессии драматурга? Что ты хочешь донести до зрителя?

– Понимаешь, мне хочется нести на суд зрителей какой-то добротный жизненный материал. Не то чтобы я реалист до мозга костей, у меня много пьес с фантастическими допущениями… Но при этом в драматургии как профессии я не люблю «трюков», шарлатанства, откровенного обмана или подмены смыслов. Не люблю эстетства, я не имею в виду эстетизм. Да, мне нравится все красивое, забавное, необычное, но оно должно быть осмысленным, и повторюсь, непременно должен быть свет. Наверное, я слишком многого хочу. Одним словом, я не люблю, когда меня надувают. (Разве что в цирке, вот то место, где я готова к обману и радуюсь как ребенок.) И хочу, чтобы зритель верил моим героям и верил в моих героев.

– Всегда интересно, как рождаются пьесы? Как ведут себя твои герои? Властна ли ты над ними?

– Сначала я придумываю всю историю – от начала до конца. Придумываю все: место, людей, я все это вижу. Когда в голове все сложилось, начинаю писать. Через какое-то время замечаю, что мои герои начинают действовать самостоятельно. В таких случаях нередко приводят в пример признание Пушкина, что его Татьяна «удрала» замуж. Такое, я думаю, случается часто у всех, кто пишет. Придумал одно. На выходе – другое. Ты все время думаешь о своих героях, и они начинают развиваться самостоятельно, сами выстраивают взаимоотношения… В голове будто мультипликация какая-то происходит. Это очень забавно.

– Вот эта пьеса «Птичка», которую увидел зритель. Ведь ничего ж не предвещает такого поворота в конце….

– Да, это история, которая в сущности могла бы закончиться милым хеппи-эндом. Мне даже звонили мои хорошие знакомые, которые еще до спектакля читали пьесу и спрашивали: почему такой финал? Да, я специально поставила знак вопроса. Чтобы зритель мог мысленно задать мне вопрос, который задавали мне те, кто читал пьесу. Зритель будет думать, спектакль будет продолжаться. Мы все, кем бы ни были, удивительным образом связаны друг с другом. Все мы для чего-то существуем в жизни другого человека. Мне кажется, что каждый из нас пришел в мир именно с такой задачей – чем-то «зацепить» другого. Даже неосознанно. Это может быть взгляд, записка, встреча, поступок. Все, что угодно. Может быть только слово – «нам не дано предугадать…» Представь, надмирный демиург пишет свою пьесу, где все мы – герои. Пишет не слепо, как пишем мы, придавая смысл в общем-то пустякам, а филигранно, скрупулезно, учитывая эти самые взгляды, записки, встречи, поступки… И в этом бесконечном сплетении человеков, судеб, поступков и всего, чего угодно, он поставил себе сверхзадачу – вывести всех к свету.

– А если – не к свету?

– Тогда все бессмысленно. Тогда я протестую!

– Всегда удивлялась, насколько ты умела «не давить» на своих детей. А как у них складывается жизнь, карьера? Дочь Ирина по-прежнему в Венгрии? Продолжает ли заниматься фотомодельным бизнесом?

– Сейчас уже нет. Но в этом бизнесе пока еще присутствует – сама подбирает моделей для агентства. Ирина закончила экономический университет в Будапеште, работает помощником руководителя фирмы, которая занимается металлическими конструкциями. Отлично владеет венгерским – так что, надеюсь, там все у нее будет хорошо.

– А ты не опасаешься человеческой зависти? Востребованная, талантливая, дети взрослые, внук, новая квартира. Но главное – налаженная личная жизнь…

– Прекрасен взгляд со стороны… Ко всему высказанному поставила бы знак вопроса. Как говорится, каждый сам отвечает за размер своих крыльев. Завидовать непродуктивно. Друзья и близкие знают, что моя дорога никогда не была усеяна розами. Знают, что я повторила судьбу многих российских женщин. Разве я жалуюсь? Всегда приходили на помощь верные друзья. Я и сама себе приходила на помощь, как это ни странно звучит. А этому долго приходится учиться. Полжизни, не меньше, уходит, пока встанешь на крыло. Но разве кто-то может помешать человеку, если он решил растить крылья?

Марина ЩЕРБИНИНА.

Многие режиссеры, на чьей совести в театре отбор драматургического материала, перестали уважать своего зрителя.

Может, для сытых погружение в грязь и сквернословие – экзотика
и развлечение, но для тех, кто не умер душой, – унижение и только.

Если режиссер берет на себя еще и функции драматурга, может, пусть он и получает гонорар?

Я не люблю, когда меня надувают. И хочу, чтобы зритель верил моим героям и верил в моих героев.

Полжизни, не меньше, уходит, пока встанешь на крыло. Но разве кто-то может помешать человеку, если он решил растить крылья?

 Архив рубрики