Алексей Попов: "Чернухи и сорного слова на сцене не приемлю"

Пьесы коми драматурга, главного редактора журнала
«Би кинь» Алексея Попова сегодня ставятся на многих российских театральных подмостках. Его произведения переведены не только на русский язык, но и на марийский, чувашский, татарский, удмуртский, тувинский, хакасский. Послезавтра у Алексея Вячеславовича юбилей – 60 лет. Какие мысли и идеи одолевают его накануне круглой даты, что думает драматург о состоянии российской драматургии – об этом и многом другом наш сегодняшний разговор.

– Алексей Вячеславович, драматургия, как известно, профессия «штучная». Тем не менее практика показывает: сочинителями пьес становятся в силу разных причин. Одни – из любви к театру. Иные – из желания перенести на бумагу определенные жизненные ситуации. Третьими правит тщеславие, желание заставить крутиться вокруг своего сочинения целое театральное производство. А почему вы стали драматургом?

– Сложно ответить. С одной стороны, в жизни все происходит как бы случайно, хотя я глубоко уверен, что случайностей не бывает. В детстве у меня не было потребности писать. В школьные стенгазеты я никогда не стремился попасть. Но вот журнал «Войвыв кодзув» очень любил. Страстным любителем чтения был и мой отец. И мало того, он-то как раз написал что-то о мальчике и каких-то привидениях, сопровождающих его в жизни. Возможно, он описывал свои детские ощущения. В ученической тетрадке, в которую он писал, царил мистический, как сегодня бы сказали, сюрреалистический мир. Когда я повзрослел, то начал искать эту тетрадку, но, к сожалению, не нашел.

А в первый раз за перо я взялся в армии. Писать начал от тоски по родному языку, не смог выдержать разлуки с родной речью. В Большелуге, в Корткеросском районе, где я родился и рос до 18 лет, по-русски говорили один-два человека, и то из приезжих. Вот я и начал «разговаривать» при помощи тетрадки. Сначала написал рассказ. Вспомнил благодаря школьной программе о малой литературной форме. О том, что непременно должно быть в рассказе: вступление, сюжет, поворот. За основу взял тему из старого анекдота. Написал, отправил в любимый журнал. Получил теплый ответ от редактора – Ивана Григорьевича Торопова. Он отметил, что из анекдота рассказ не получится никогда, и посоветовал рассказать о том, что меня на самом деле трогает. И я написал второй рассказ – «Возраст призывной». Этот рассказ был опубликован в апрельском номере журнала в 1971 году. Правда, вместе с радостью первой публикации я испытал и тревогу. Все думал, сколько же с меня взыщут денег: все-таки столько бумаги потрачено… Наивный сельский юноша, одним словом, был. А когда мне на службу пришел первый гонорар – 74 рубля 80 копеек, как сейчас помню, радости не было предела. На эти бешеные деньги я повел своих сослуживцев в чайную. Пряников мы от души наелись. Ребята мне говорили: ты только пиши, а мы за тебя дневалить будем.

Сел я в ту же ночь и написал еще два рассказа. Конечно, они никуда не прошли. С тех пор усвоил: садишься с мыслью о деньгах – ничего не получится.

– Ну а как родилась первая пьеса?

– Тоже случайно. В начале девяностых главным режиссером театра драмы им.В.Савина была Светлана Гениевна Горчакова. По всему было видно, что она хотела перемен: новых литераторов, артистов, новую режиссуру, драматургию. Так была организована группа молодых кадров. Однажды она обратилась к нам: попробуйте написать пьесу такую, чтобы зрителя за душу взяло! Но никто, кроме меня, за перо так и не взялся. А я написал.

– И это была пьеса «Что за люди…». Давайте вкратце расскажем читателям. События развиваются в деревенском доме, где проходят поминки одной женщины. Пришедшие поминать ведут себя неадекватно: смеются, ведут праздные беседы, напиваются… История кажется узнаваемой. Вы «подсматриваете» сюжеты в жизни?

– Честно скажу, не знаю. И раньше, когда я приносил в журнал рассказы, на вопрос, зачем написал, никогда не мог ответить. То же касается и «поминок». Нет, я нигде не подсмотрел. Все это, как и сюжеты других пьес, чистой воды вымысел. Что-то я взял от одного «прообраза», что-то – от другого. Соединил…

– Иногда слышишь от пишущих, что герои сочинений сами диктуют правила игры. У вас тоже происходит нечто подобное? Всегда интересно, как именно развивается творческий процесс.

– Мучительно, я бы сказал. Сначала я начинаю думать о сюжете. Это процесс долгий. Потом, когда в голове уже все сложилось, когда она пухнет от фактуры, я с трудом заставляю себя сесть за стол. Самое страшное для меня – механическая работа. Я кладу на стол чистый лист бумаги. И полдня потом могу ходить, со злостью глядя на этот лист. При этом уговариваю себя, что никто, кроме меня, этого не сделает. После бессмысленного диалога с собой все-таки сажусь за стол. Но и тут придумываю тысячу причин, чтобы не писать: ручка пишет не так, карандаш не так заточен…

– Любопытно. Но так ведь можно и все ощущение героев, пьесы, времени потерять?

– Можно. И если не заставлять себя писать каждый день, а садиться за бумагу через полгода- год, то изложенный материал можно даже не узнать. Так бывает. Пишешь и видишь – все как топором отрублено: герои не так мыслят, как я того хотел, у них вдруг появились иные привычки. И вообще они уже другие. Довольно-таки трудно в этих случаях найти соответствующее пьесе состояние души. Все это говорит об одном: нельзя ничего откладывать.

– А насколько вы знаете российский театр?

– Не могу утверждать, что знаю очень хорошо. Не удивляйтесь. Прежний театр – театр соцреализма, где правило «черное и белое», – мне никогда не был нужен. Но не нужна мне и так называемая новая драма.

– Но сегодня очевидно одно: у «новой драмы» есть своя сцена, свои режиссеры, свой зритель, свой фестиваль…

– Возможно. Но лично для меня неприемлема культура, проповедуемая этим направлением. Понимаю, новые приемы в драматургии искать нужно. Но чернуха, грязь, мат, агрессия, сильные отрицательные эмоции… Я был в очень многих и разных российских театрах. Новая драма очень узнаваема. И зародилось это явление в середине девяностых, в очень непростые для нашей страны времена. И не на российские, я уверен, деньги существует и сегодня. Выводы напрашиваются сами. Возможно, кому-то очень хочется «управлять» нашими мозгами.

– Увы, мат действительно заполонил и сцену, и кинематограф…

– И меня это очень коробит. Я очень бережно отношусь к русской речи. Почитайте национальных авторов в переводах. Вы не встретите ни чернухи, ни языкового сора. А почему? Они очень, очень бережно, осторожно относятся к русскому языку. У меня есть четкая уверенность, что чистоту настоящего русского, не замутненного языка сохранят именно национальные литераторы. Они так же, как и я, считают, что не имеют никакого морального права искажать, портить чужой язык. Ну мало ли что сегодня говорят на улице. Зайдите в любой автобус, прислушайтесь, как говорят люди. Половина слов – заимствованных, половина – по фене… И практически нигде не встретишь нормальной, красивой речи. Зачем нести на сцену базарную речь? Я большой противник этого и даже самого злого героя никогда не наделю сорным словом. А что происходит сегодня в деревне, вы представляете? Приезжаешь и с ужасом видишь, как простые деревенские люди начинают оценивать какие-то вещи с точки зрения героев российских сериалов. Вот это страшно. Все – от мала до велика – без конца смотрят эти сериалы. Заражены, отравлены мозги. «Санта-Барбара» и прочее бразильское мыло по сравнению с тем, что смотрят сегодня, кажутся семечками.

– Вернемся к вашей первой поставленной пьесе. Помните свои ощущения, когда впервые увидели спектакль по своему материалу?

– Конечно. Первую пьесу и еще несколько поставил режиссер Евгений Малафеев. Я никогда не вмешивался в режиссуру, Женя для меня специалист высшего порядка, умеющий перевести написанное на сцену. Первой была пьеса «Одеяло алкашам не положено». В сценическом варианте она называлась «Морг». После премьеры я понял одно. Спектакль – это совсем иное, нежели просто читать пьесы другим. Когда читаешь, не ощущаешь эмоции слушающего человека. А постановка… Это полный зал людей, которые слушают твои мысли, твои слова. У них свои эмоции, свое отношение к этим словам. На первом спектакле, так уж повелось, я не смотрю на зрителя. Просто слушаю с закрытыми глазами. В очень напряженном состоянии, потому что чувствую, как каждая неверная актерская интонация отражается на зрителе. А вторую премьеру я, как правило, смотрю уже вместе с залом.

– У вас практически нет «городских» сюжетов. Ваши герои живут в лесу, в деревне, либо вообще все действие пьесы происходит в избе. Встречается и мистика: колдуны, магия, как в пьесе «Идущие к свету». Почему?

– Это как у Габриеля Гарсиа Маркеса: сама природа дает мистическое ощущение мира. Я же вырос на этом: мужики на сельских посиделках часто рассказывали какие-то предания, былины. Писатели, в том числе и я, нередко идеализируют прошлое. Возможно, потому, что люди раньше были светлее, добрее, понятливее. Но мои современники не желают быть такими, какими были наши предки. На эту тему, кстати, я написал пьесу «Место под солнцем». Лес для меня – церковь. Коми человек по природе своей – дуалистичен. Он может ходить в церковь и обращаться к языческим богам. Каллистрат Жаков по этому поводу говорил: до леса он – христианин, а там уже – язычник. Я верю в высшие силы, но не люблю посредников, поэтому не хожу в церковь.

– Ваши пьесы на русский язык переводит ваша супруга Лариса и, безусловно, делает это замечательно. Но ведь вам наверняка было бы интересно поработать и с другими переводчиками. Хотя бы в качестве эксперимента…

– Легко сказать! Как здорово в этом смысле было «советским» драматургам. При Союзе театральных деятелей СССР работала группа драматургов, которые переводили национальные пьесы: грузинские, башкирские, татарские, коми в том числе. Может быть, они были не самыми лучшими драматургами, но при этом отличными переводчиками. Они переводили именно так, как это надо было показать русскоязычному зрителю. Уже давно эта система ликвидирована. В 1991 году в Рузе, где проходил семинар драматургов, я читал свою первую пьесу. Все ее хвалили, пьеса нравилась. Но когда я предложил одному драматургу перевести ее, то услышал: три тысячи долларов. А что, спрашиваю, потом? А потом я должен сам разослать ее по театрам, а в случае, если ее возьмут, делиться с переводчиком кассовым сбором. Сегодня ситуация не лучше.

– Но ваши пьесы переведены на столько языков! Насколько я знаю, в ближайшем будущем сыктывкарцы и гости республики могут посмотреть спектакль по вашей пьесе и на французском...

– Да, одна из пьес, которую перевел француз Себастьян Каньоле, полюбивший и выучивший коми язык, сегодня ставится в Париже.

– Поедете на премьеру?

– Во всяком случае, Себастьян делает все, чтобы это произошло. А я в свою очередь, чтобы французы со спектаклем приехали к нам, к 80-летию театра драмы им.В.Савина.

– Как собираетесь отмечать свой юбилей?

– 25 июля для меня знаковый день не только потому, что это день моего рождения. В этот день умер Владимир Высоцкий, песни которого я очень ценю. В этот день родился Василий Шукшин, который мне очень близок по духу. Отмечать буду в тихом семейном кругу. А самый большой подарок – это всегда премьера. Если получится с французами, удовольствие получу не я один.

– В республике, да и, можно сказать, в России в целом, сегодня нет как такового института театральной критики. На какие критерии в оценке своего и не своего творчества вы опираетесь?

– Мне, честно говоря, сегодня уже без разницы, критикуют меня или хвалят. Я прошел школу семинаров, а это, поверьте, действительно хорошая школа. Критики есть, конечно, но уровень их оценок… Московские критики, например, могут сказать что-то дельное только с глазу на глаз. Если их несколько – начинается театр. И потом они всегда от вас чего-то ждут. Понятно, в каком плане. Питерцы совсем иные – более сдержанные, более интеллигентные.

– Знаю, что у вас есть очень любопытная идея по поводу фестиваля драматургов в республике. Поделитесь?

– Да, есть такая задумка. Сегодня есть свой фестиваль в  Иркутске, в Казани, проходят финно-угорские фестивали. Между тем ни в одном регионе, и это правда, нет такого количества ставящихся драматургов, как в Коми. Посчитайте сами: Николай Дьяконов, Василий Леканов, Александр Ларев. В нескольких театрах сегодня идут пьесы Любови Терентьевой, мои… Представьте, если все эти театры пригласить к нам в республику. Показать нашему зрителю спектакли наших же драматургов… Такого точно еще нигде не было!

Марина ЩЕРБИНИНА.

Фото Дмитрия НАПАЛКОВА.

 Архив рубрики