| Из первых уст |
19 февраля 2015 года |
Наталья Супрун: "Мой опыт и есть мой главный педагог"
По счастью, утверждение, что незаменимых нет, сегодня стало почти архаизмом. Незаменимые есть – это те, кто достигает цели благодаря своему труду, таланту и вере в себя. Балерина Государственного театра оперы и балета РК Наталья Супрун именно из них. Без нее – «зрелого мастера и высокого профессионала», как сказано в характеристике, а по сути – хрупкой, нежной, но при этом удивительно сильной и цельной – не представить ни одного классического балета республиканского театра. 21 февраля Наталья отмечает двадцать лет жизни на сцене. И вот уже два десятка лет, как любители балета счастливы знакомству с целой галереей созданных ею ярчайших образов русских и западноевропейских балетных спектаклей. Накануне бенефиса балерина согласилась пообщаться с журналистом «Республики», пожертвовав своим единственным выходным днем. Наталья Супрун родилась в городе Чугуеве Харьковской области в 1978 году. С 1980 г. проживает в Республике Коми. Окончила Уфимское хореографическое училище, с марта 1994 года работала в балетной труппе Башкирского государственного театра оперы и балета. В июле 1996 года поступила на работу в Государственный театр оперы и балета РК и сразу же заняла ведущее положение в балетной труппе театра. За годы работы в театре станцевала десятки ведущих партий в классических балетах. В их числе – Маша («Щелкунчик»), Китри («Дон Кихот»), Одиллия-Одетта («Лебединое озеро»), Жизель («Жизель»), Сильфида («Сильфида»), Лиза («Барышня-крестьянка»). – Наталья, а как складывается ваш обычный рабочий день? – Как и у многих семейных балетных артистов. Подъем, завтрак, потом я провожаю старшего сына в гимназию искусств, где он учится по классу трубы. Муж в это время ведет младшего в детсад. До 14 часов у меня урок классического танца и репетиции. У балетных такая специфика – разорванный рабочий день. Днем я преподаю классический танец в школе искусств. Вечером я снова в театре, после девяти вечера прихожу домой. – Сыновья, наверное, уже спят? – Нет, они непременно дожидаются маму, с ними же нужно поговорить, послушать, что у них новенького в саду, в школе. – Сегодня многие звездные балерины заводят детей в самом зените карьеры, что раньше считалось чем-то из ряда вон. И все же, у вас не было страха, что уйдете в декрет, а ваше место тут же займут другие? – К моменту рождения первого ребенка я уже заняла свою нишу в нашем театре, поэтому потерять ее страха не было. Времена изменились: сегодня и несколько детей у ведущих балетных артистов – это не редкость даже в столичных театрах. – Насколько тяжело или напротив – легко вам было восстанавливаться после этих перерывов? – Не тяжело, я использовала время первого декретного отпуска с пользой: на время уехала в Волгоград, получала высшее образование и работала в волгоградском театре «Царицынская опера». А когда второму сыну было полгода, вышла на сцену. Тяжело было набирать физическую форму только первый месяц после перерыва. – Вы перфекционист по натуре? Стараетесь ли если не во всем, то по крайней мере в работе добиться совершенства? – Стараюсь быть во всем реалистом и прекрасно понимаю, что не всегда все зависит от нас. Но все, что зависит лично от меня, я делаю по максимуму. – Что для вас значит успех? Премьера, цветы, аншлаг, поклонники? – Нет, это внутреннее состояние, связанное скорее со своими личными победами. Это радость, когда преодолеваешь очередную планку. Мы работаем с живым телом, порой, чтобы добиться чего-то малого, нужно понять, какое именно движение, возможно, неуловимое для чужого глаза, может этому помочь. Один мой педагог сравнивал артистов балета с портными. Портной не доделал выкройку – отложил на завтра. Артист балета пропустил урок танца – назавтра приложит втрое больше усилий. Тело не прощает таких пропусков и тут же реагирует. И это хорошо, иначе у многих из нас исчез бы посыл на такие ежедневные нагрузки. Организм – все-таки умное существо. – Устаете? – Очень люблю ощущение усталости от хорошей работы. Не той усталости, от которой валишься спать, а той, которая открывает второе дыхание и ты можешь еще переделать кучу дел, хотя организм уже говорит: пора успокаиваться. – Вы закрытый человек? – Нет, что вы, я очень общительный человек, могу с друзьями проболтать весь вечер. – Кто ваши родители? – Мама архитектор, а папа – монтажник. В свое время они работали на Вуктыле, потом вернулись туда, откуда и приехали, – в Волгоград. Очень скучаю по ним. К счастью, мой бенефис – еще и повод собрать всю семью вместе: брата, сестру с племянником, родителей. – Как правило, именно мамы приводят дочерей в балетную школу. – Первый шаг в этом направлении я сделала все-таки сама. В первом классе, на Вуктыле, мы с подружкой записались на кружок хореографии. А уж потом – да, именно благодаря маме я попала в Уфимское хореографическое училище. – У вас столько партий, а сложно ли вносить новые краски в то, что уже затанцовано и перетанцовано и до вас? И удается ли это? – Во-первых, каждый балетмейстер-постановщик уже вносит свою лепту. Каждый хореограф, который работает с нами, отталкивается от конкретного артиста, его возможностей, пластики, тела, эмоций. Но если ты что-то очень хочешь изменить, то балетмейстер должен верить, что это направлено на единственно верный результат. Здесь речь идет о доверии, вы должны быть с ним на одной волне. А если у артиста возникает какой-то внутренний протест, то тут вариантов развития два: либо попросту не будет никакого движения вперед и вы будете пробуксовывать на месте, либо, и это бывает, хоть и редко, можно попробовать убедить балетмейстера в своем видении. В любом случае вы связаны одним желанием – дойти до конца и получить результат. И потом у меня нет задачи непременно вносить свои краски. Моя задача – нести веру в тот образ, который я создаю. Если я в него верю, то и зритель поверит непременно, он все очень тонко чувствует. – Зритель чувствует, а у вас, например, плохое настроение, ну что-то не заладилось в жизни, так ведь бывает? – Да в таких случаях все равно поможет опыт, техника. И настраиваться на своего героя и думать на сцене его мыслями – это тоже опыт. А вся остальная жизнь в это время остается далеко за кулисами. – А кого из балетмейстеров-постановщиков вы вспоминаете чаще всего? Такая плеяда прошла перед вами: Паршагин, Игнатьев, Мягков – это вообще глыба. – С теплом вспоминаю Владимира Романовского, поставившего здесь «Танцы Pro...» – светлый человек, с юмором, легкий и в общении, и в работе. Яркий след оставил и Алексей Бураков – постановщик «Жизели». Вот он действительно умеет мотивировать, объяснить, зачем нужно делать именно вот так и так. – Интересно, а что испытывает балерина, когда крутит тридцать два фуэте? – Лично я – желание докрутить его до конца. Но если вы о каких-то опасениях – то нет, уже все стабильно, когда выходишь на фуэте, необходима уверенность, что ты его сделаешь. Я же говорила: организм – умное существо, он уже сам регулирует, где нужно более сконцентрироваться или подтянуться. – Кого вы считаете самым главным педагогом в своей жизни? – К счастью или к сожалению, я не могу выделить кого-то одного. Каждый, с кем меня свела судьба, внес свою лепту, а я лишь объединила все их усилия. Можно сказать, что мой опыт и есть мой личный и главный педагог. – Неожиданно услышать это от педагога, ведь вы преподаете в школе искусств. А как вы мотивируете своих воспитанников на занятия? Все-таки обучение в этой школе носит практически добровольный характер, это не балетная школа или училище, где жизнь ребенка построена на строжайшей дисциплине? – Все приходит с годами, и умение объяснять в том числе. Использовать можно разные мотивы, например, включать ассоциации. Вот, скажем, нужно объяснить, как правильно стоять в классической пятой позиции. Я говорю: представьте, что вы стоите в коробке из-под обуви, именно вашего размера. Надо приподняться на полупальцах, но выйти за пределы коробки вы не можете. Такие ассоциации дети 12-14 лет хорошо понимают и с удовольствием принимают их. – А как вы думаете, утверждение, что «в области балета мы впереди планеты всей», – это особенность нашего «имперского» мышления или же просто поднадоевшая всему миру аксиома? А может, так и есть? – В плане эмоциональной жизни на сцене – да, мы лучшие. В плане техники – конечно, нет. Посмотрите на тех же корейцев или японцев – они на несколько порядков техничнее нас, потому что в них очень развита внутренняя дисциплина. Им сказали скрутить пять пируэтов, и они из кожи вылезут, но скрутят, а у нас нередко вылезают на русском авось. Но зато корейцы и японцы будут крутить эти пируэты с каменными лицами. А эмоционально проживать и раскрываться на сцене будем мы, русские. То же самое в художественной гимнастике. Смотрю, как они все растянуты, как могут лихо ногу забросить за голову, а в глазах – пусто. А у наших – целый мир: жизнь, боль, страдание, любовь, кураж в конце концов. – Что вам по душе в современном балете, а что – нет? – Не понимаю, когда постановщики пытаются наворотить нечто свое в классической постановке. Если ты хочешь ставить спектакль о своем, то придумай это свое от начала и до конца. Зачем встраивать свои, подчас нелепые конструкции в то, что уже давно и всеми любимо. Разрушать всегда легче, а ценить, любить и беречь то, что создано до нас, дано, увы, не каждому. Марина ЩЕРБИНИНА Фото из архива Натальи СУПРУН |
Елена Макарова: "Включение в резерв дает возможность развиваться профессионально" 
