| Из первых уст |
5 февраля 2015 года |
Михаил Герцман: "Я разделяю понятия известность и признание"
1995 год.
Я нередко слышал: "Миша, не строй из себя клоуна".
На презентации романа "Тупица".
В Союзе композиторов. 1995 г.
С Валерием Леонтьевым и Люсей Исакович.
Композитору Михаилу Герцману – 70 лет. Он постоянно находится в движении, а в череде юбилейных событий скорости нужно больше. Но он все успевает, правда, никто не знает, какой ценой ему это дается. Впрочем, для газеты «Республика» в эти горячие дни композитор выкроил добрых полтора часа. – В романе «Тупица» вы достаточно образно описали первые дни пребывания вашего героя в Сыктывкаре. В действительности, наверное, многие за спиной крутили пальцем у виска: молодой, дерзкий, талантливый, приехал после консерватории из Питера. Живет, радуется, ловит кайф и не вострит лыжи обратно, что странно. – Мне все доставляло удовольствие. Училище – кайф, преподавать – люблю, девки красивые – люблю, педагоги молодые – люблю. Деревянные дома, кирпичные – бывшие купеческие особнячки, маленький город, архитектура – все мое. Сыктывкар заканчивался на «кольце». Я за «кольцо» за грибами ходил, туда, где после располагался кинотеатр «Парма». Однажды даже заплутал, приблизительно в том месте, где годами позже построили дом, в котором я жил до пожара. – Я помню, как вы рассказывали о своих первых впечатлениях и восторге. Но что-то должно быть в человеке особенного, чтобы уездный город со всей его соответствующей архитектурой, на самом деле – без лукавства, стал ему дороже всей питерской красоты? – Да, я раздумывал над этим и вот к какому выводу пришел. Деревня живет в каждом из нас генетически, наверное, потому, что она на тысячи лет старше города. И какие они были раньше, эти маленькие города, по которым еще не ездили автомобили? Я помню, какой прекрасной была улица Коммунистическая, когда от вокзала можно было увидеть Сысолу. Это можно было сравнить только с Невским проспектом, который просматривается от Московского вокзала до Адмиралтейства. Потом любимый Сыктывкар начал меняться, Коммуну перегородили Совмином. Сегодня вместо «Пармы» – бункер, иного не скажешь, на кольце выпирает нечто стеклянное, несуразное. Мне интересно, неужели в Сыктывкаре так и не было архитектора, который бы на самом деле любил город? Кроме Сенькина, пожалуй, который как раз выступал против строительства здания Совмина? Сегодня, по-моему, вообще никто не следит за обликом столицы. – Ваше детство выпало на послевоенные годы, когда многие не отличали понятий «немец» и «фашист». Но это можно было хотя бы логически объяснить. Вам не кажется, что сегодня кому-то на руку заразить нас духом ксенофобии? – Если говорить о моем детстве, то в Свердловске, где я жил с трех лет, к немцам относились совершенно спокойно. У нас в классе учился Женька Панкрац – маленький, щуплый пацан, который переводил нам тексты с немецкого. Нормально. К евреям – да, я жил в бандитском районе, дышали неровно. Время от времени случались вспышки стихийного антисемитизма. Бывало, и били, и пинали: «Не по своей земле, с…а, ходишь». Горбина на носу из этих же стычек. Но что касается нынешнего времени, хочу поделиться одной рабочей гипотезой. Да, кто-то нас пытается поссорить, сильно уж «запали» Грузия и Украина. Но я думаю, что мы все равно будем дружны. Я неплохо знаю грузинскую и украинскую музыку, песенность, композиторов. Какой дивной красоты эти мелодии, не могут ублюдки и подонки быть авторами таких песен. Их писали нормальные, добрые люди, кого-то просто оболванили. Украину я вообще люблю, моя мама выросла на Украине, в Днепропетровске. У нее и аттестат зрелости на украинском: «вiдмiнно», «вiдмiнно», «вiдмiнно», «добре» («отлично», «отлично», «отлично», «хорошо» – авт.). И я до трех лет разговаривал на украинском. До сих пор иногда вместо «вот» говорю «ось». – У вас потрясающее чувство юмора, хотя веселым человеком напрямую вас назвать трудно. Подобный диссонанс не такая уж и редкость, стоит вспомнить, например, того же Даниила Ювачева (Хармса), Аркадия Райкина или О.Генри, для которых остроумие или юмор были скорее частью профессии, но никак не мироощущением. Напротив, в жизни это были достаточно угрюмые личности. К вам это относится в меньшей степени, и все же а что для вас ирония? Когда вы поняли, что у вас есть этот дар – смешить и дар – не бояться быть смешным? – Да, веселым я себя назвать не могу. А с юмором… Я и в книжке своей честно признался, что все началось с передразнивания учителей, с какого-то артистического кривляния, когда я на каждом шагу слышал: «Миша, не строй из себя клоуна!» Ну и дух конкуренции сработал: у нас в классе был мальчик Лёва, над шутками которого все смеялись, я даже завидовал. Но и мои кривляния вызывали смех. А если ребенок хоть раз услышит, что над его шуткой смеются, в нем это начинает развиваться. Как-то пришла такая странная мысль. Я вспомнил слова песенки, на которую однажды писал музыку: Боюсь, поставят к стенке, Наведут стволы напротив глаз, И не хватит мне ступеньки – Выше встать в последний раз. И подумал: а что делать в этот самый последний глоток жизни? Думаю, мне придет в голову какая-то хохма, не сдержусь, терять же нечего уже, да и как тут сдержаться? Скажу, например, убийце, что он напоминает мне мою бабушку, которая говорит похоже. Это скорее интуитивная шутка. А дальше пусть стреляют. – В юбилейные дни вас наверняка атакуют с вопросами журналисты. Отшучиваетесь? – Когда как. И все же я бы пожелал, чтобы вопросы были такие, на которые можно дать развернутый и остроумный ответ. Ну что ответить, когда в блиц-интервью предлагается: Рязанов или Тарковский? Это режиссеры разной эстетики, как тут можно выбрать? То есть интеллектуал я или любитель посмеяться, так, что ли? Я бы с большим удовольствием ответил на что-нибудь более абсурдное: Рязанов или котенок? Тарковский или мотоцикл, например? Тут можно хотя бы поиграть. А вот вопрос: Толстой или Достоевский заставил бы, наверное, подумать, если бы я заранее не знал на него ответа. Достоевский мне ближе, он очень ироничный, насмешливый, сатиричный. Вспомнить хотя бы сцену видения Ивана Федоровича. В разговоре с ним его воображаемый гость (черт) утверждает, что если подброшенный топор куда повыше и попадет, то примется летать вокруг Земли, сам не зная зачем, в виде спутника, а астрономы вычислят восхождение и захождение топора. И это написано в XIX веке, уму непостижимо! – Вы работаете уже над третьим томом «Тупицы». С тем же азартом? – Нет, теперь я понял, что начинать надо было раньше, лет в тридцать. И еще я практически вот в эту секунду понял, каким бы я хотел быть, я имею в виду – как писать. Что высший пилотаж – это умение рассказать смешно о грустном. – Как Довлатов? – Да, Довлатова я люблю, недавно как раз цитировал его из «Соло на ундервуде», вспомнил историю о Битове, который ударил Вознесенского. Но главное, как он объяснил причину поступка на товарищеском суде. – Разве вам что-то надо особое придумывать – вокруг столько всего плюс опыт, талант, умение видеть. Ваша жизнь как-то поменялась после выхода романа? Отзывы, по-моему, шли со всей России. Отличная проза, легко написана, свободно, легко читается. – Потому что я не думал, что это будет напечатано, писал для себя, отсюда и свобода. На самом деле я страшно обижался, когда после выхода романа мне говорили: «Вот эти ваши мемуары». Мои мемуары – это вот: родился, учился, женился, развелся, женился, развелся. А «Тупица» – это художественное произведение, выдуманное на 60 процентов. Конечно, я многое пропускаю через себя. А вообще огромное везение, что в моей жизни появился Слава Балагуров, мой издатель. Он был олигарх, так я его называл. Однажды Слава открыл толстенную рукопись на какой-то странице и сказал: «Печатаем». А ведь сам ее не читал, что меня очень смущало. – Кого из ушедших в мир иной вы вспоминаете чаще всего? – Якова Перепелицу. Я нередко примеряю какие-то ситуации: а он бы вот так сказал, так поступил. Он рано умер, в 63 года. К сожалению, не было у него на юбилее такого баннера (баннер с фото и поздравлением Михаила Герцмана, установленный перед входом в театр оперы и балета, – авт.). Ивана Паршагина часто вспоминаю, главного балетмейстера театра. Да вообще столько талантливых людей ушло, многие спились, не найдя приложения своим силам. Кто-то держится между бомжеванием и человеческим существованием. Недавно я встретил одного бывшего красавца. Когда-то он был официантом, «перекадривал» моих девушек. Победитель всесоюзного конкурса официантов, член партии, депутат горсовета. Девчонки по нему с ума сходили. Я вспомнил случай, как встретил девушку с букетом цветов. Эта девушка мне нравилась, но цветы по тем временам были просто чудом, в Сыктывкаре таких букетов не продавали. А этот официант-красавчик запросто мог в Сочи за букетом слетать – туда-сюда. И меня потом спросить: вот ты, дескать, композитор, можешь такой подарок девушке сделать? Я его тоже как-то спросил кое-что нелицеприятное, цитировать не буду. Перепалка едва не кончилась мордобоем, хотя лошадиных сил в нем, безусловно, было больше. Карьера у него, увы, кончилась плачевно: он по пьянке ударил прокурора. И спился. Помню, у него бывало такое омерзительное состояние между «допитием и недопитием», когда он начинал заводиться: «Вы, жиды…» Разные были встречи, много сломанных судеб. – А когда вы в последний раз влюблялись, или, может, вы и сегодня пребываете в состоянии влюбленности? – В общем-то, и сейчас. Но не настолько, чтобы производить для этого какие-то действия, ухаживания. Лет шесть назад да, был влюблен серьезно, о чем сейчас жутко жалею. Это было совсем не то. Вот дурак, при моем-то опыте. – Давайте еще скажем – в вашем-то возрасте. Разве вы его ощущаете? – Лёва, сын, как-то спросил: «Папа, что такое возраст?» Я ответил, что это когда ночью чаще просыпаешься. А потом, я знаю наперед, что будет. Подошел к женщине, и знаю, что будет дальше. Мы многое читаем вперед, ты еще подумал, а я уже знаю, что ты сделаешь, что скажешь. Старики, они менее торопливы. Вот я сказал, а ты тут же ответил, а потом об этом сильно пожалел. А я – ни фига: меня надо очень разозлить, чтобы я сказал то, чем буду потом недоволен. – Чарли Чаплин к своему
70-летию вывел несколько формул. Например, что такое «мудрость сердца», «зрелость» или «признание». А что для вас значит это понятие – «признание»? – Я как-то не придаю этому значения. Что, у меня изменилось что-то в жизни? Или я стал больше получать денег, или получил какие-то пожизненные гарантии, что меня не изобьют на улице, например? Тот же театр, ну какое это к черту признание, если я 15 лет назад написал балет, а поставлен он только сегодня? И все потому, что однажды музыка попала в руки к бездарному балетмейстеру, а воли руководства театра настоять на постановке не хватило? Нет, ни в чем я не вижу этого признания. Сегодня минобраз, к которому мы (колледж искусств – авт.) почему-то стали относиться, заставляет педагогов писать целые тома о том, какие мы хорошие, собирать горы бумажек. В своей жизни я, наверное, организовал выступлений больше, чем все педагоги вместе взятые. Но ходить и собирать свидетельства этому я не буду. Посудите сами: вот я приехал в Усть-Куломскую музыкальную школу, выступил, пообщался с детьми. Они меня теребят: когда вы еще приедете, а сколько вам лет? Они провожают, держат за руки, обнимают. А я что должен в это время бежать к директору: дайте мне бумажку? И с печатью! Я этого не сделаю никогда. Какая-то инициативная группа ко мне подошла: «Михаил Львович, мы посчитали ваши награды. У вас 58 баллов (!), а надо 69. Соберите бумаги, чтобы вам дали первую». Заметьте, даже не высшую, а первую категорию как педагогу. Мне непонятно: у меня два ученика учатся в Московской консерватории, два в Санкт-Петербургской. Об иных преподавателях никто и слыхом не слыхивал, но они собрали нужное количество баллов, вычертили графики, и у них высшая категория. Их признали, значит. А у народного артиста республики и заслуженного деятеля России баллов не хватает. Ну да, мне платят за народного, за заслуженного, это целых три тысячи прибавки к пенсии, что мне, конечно же, помогает жить. Но признание – это что-то другое, возможно, материальное, что позволяет жить по-другому. А то, что вокруг меня, – это известность, и я эти понятия разделяю. – А зрелость? – Зрелость? С годами я научился чувствовать ложь, наверное, это и есть зрелость. Откуда чутье? В 50 лет я поклялся, что не буду лгать, и с тех пор никогда не лгал. Помню, еще Алексей Безносиков в его бытность вице-спикером Госсовета спросил меня об одной известнейшей личности: она талантливый человек? Я долго уходил от ответа, чтобы не солгать, но он был настойчив и требовал прямоты. И тогда я сказал: нет. У нее есть любовь к своему делу, энтузиазм, но то, что мы называем талантом, – нет. В тот момент я понял, что позиция «не лгать» может стоить очень дорого. Но решению своему я с тех пор не изменял. – У кого из известных композиторов вы бы сами взяли интервью? – У Баха. Нет, пожалуй, не решился бы, просто посидел бы рядом, чтобы он поимпровизировал. У Гайдна? Нет, я слишком хорошо его знаю, все эти хохмы, музыку. Просто поболтал бы с ним, сыном каретника, увешанного орденами, может быть, за королевским столом. У Моцарта бы спросил кое-что именно о музыке – на фиг он вот так сделал или так. Ага, понял. Я бы взял интервью у Сальери. И непременно бы спросил: «Ты знаешь, что о тебе говорят?» Сальери был бескорыстнейшим человеком, наверное, единственным педагогом в истории музыки, который не брал ни копейки со своих учеников, а ведь у него были такие ребята, как Бетховен, Шуберт, сын Моцарта – Франц Ксавьер. Знаешь, спросил бы я, какая дурь-то про вас идет? И еще я не могу достать оперу «Тартар», которую упоминает Пушкин в своей пьесе, я бы попросил его напеть тему, которую пела когда-то вся Европа. А если бы я мог свободно перемещаться во времени, то спросил бы кое-что у Авроры Дюпен – писательницы, подписывавшей свои романы псевдонимом Жорж Санд, женщины Шопена. Мне интересно, за что он любил ее, почему, когда умирал от легочной болезни, она занималась шляпками, булавками, приемами? А ведь только благодаря ему, а не своим дурацким романам она вошла в историю. Да, есть у меня такая фишка: я в обиде на женщин, которых любили мои кумиры. В обиде на Марию Келлер – жену Гайдна, которая использовала его партитуры на папильотки и была совершенно равнодушна к его музыке, на Наталью Николаевну Гончарову. – Поговорим о странностях любви? – Да, и по поводу этих странностей у меня тоже такая теория: художникам необходим диссонанс между красотой и низостью натуры. Мне, кстати, тоже все время не везло, ну не красавцем родился, а влюблялся в красивых. Студенток своих я иногда спрашиваю, моделирую ситуацию: кого бы вы выбрали, если бы к вам подошел Пушкин и Дантес. Пушкин? Что ты врешь? Подошел бы к тебе красивый парень, да еще француз, говорит: «Зови меня просто Жора…» А Пушкин – язвительный, вам по плечо будет. А ведь он написал самое лучшее признание, которое только есть на русском языке. Художник интуитивно выбирает себе будущую боль. Я, правда, так выбирал: она меня точно не полюбит. Такой вот мазохизм странный. – Вы чувствуете быстротечность времени? – Это потери. Мы потеряли многие ценности: слушать музыку было престижно, на концерты приходили люди из приличных семей. И вообще раньше я редко встречал бездарных людей. Сегодня все реже встречаю талантливых. Виктор Кушманов как-то сказал: на нашем кладбище больше знакомых, чем в жизни. Сейчас я все это понимаю. И благодарен, что меня еще куда-то приглашают. Ведь убить меня легко – сделать невостребованным. Конечно, я буду печатать что-то на компьютере, искать деньги на издание. – А писать музыку? – Есть такая интересная особенность: когда начинаешь писать, имею в виду литературу, в тебе звучит огромное количество музыки, просто вертится в голове. А когда садишься писать музыку – приходят слова, словосочетания. Нет, в принципе хорошо, что я начал писать после 50, иначе бы я порвался – ни то и ни се. Сегодня как-то все органично существует. Марина ЩЕРБИНИНА Фото из архива Михаила Герцмана Афоризмы из личной коллекции М.Герцмана Глупость родилась не вчера и умрет не завтра. УТЕШИЗМ. Если люди вновь станут обезьянами, им уже не хватит деревьев. ЭКОЛОГИЗМ. Засмейся – и с тобой засмеется весь мир. Заплачь – и ты будешь плакать в одиночестве. БУДДИЗМ. Месяц ходил в спортзал… Сбросил 9000 рублей… ПОХУДИЗМ. Будь терпимым к своим недостаткам. ТОЛЕРАНТИЗМ. Михаил Львович Герцман. Председатель Союза композиторов РК, заслуженный деятель искусств РФ и РК. Почетный деятель искусств РК, лауреат Государственных премий РФ и РК. Общественный деятель, писатель-романист, ироничный человек. Афоризмы из личной коллекции М.Герцмана Чтобы ничего не делать, надо сделать многое. УТВЕРЖДИЗМ. Мужчине всегда проще понять женщину, если он не женат
на ней. НАБЛЮДИЗМ. Везде есть подводные камни. Особенно под водой. НАБЛЮДИЗМ. Завидуют только проигравшие. УТВЕРЖДИЗМ. «Иметь жену-директора» и «иметь жену директора» –
не одно и то же. СРАВНИЗМ. |
Вячеслав Гайзер: "Кризис - это не только отрицательные моменты, но и новые возможности" 
