| Дым Отечества |
26 января 2008 года |
Невыдуманные герои Льва Разгона/ Писатель составил словесную галерею самых колоритных узников Устьвымлага
В наступившем году исполняется 100 лет со дня рождения Льва Разгона. Имя этого человека обрело известность в конце 80-х годов прошлого века, когда ему уже перевалило за 80 лет. Известность и славу детскому писателю и литературному редактору принесли его мемуары, которые он в течение 20 лет писал в «стол», не рассчитывая на публикацию. С началом перестройки эти воспоминания увидели свет и по праву вошли в копилку исторической памяти страны. Автор «Непридуманного» – Лев Эммануилович Разгон, уроженец белорусского города Горки, в 1938 году особым совещанием при НКВД СССР был по надуманному преступлению приговорен за «контрреволюционную агитацию» к пяти годам лагерей. За этим наказанием последовал шлейф других. В итоге почти 17 лет жизни – до 1955 года – Разгон обретался в лагерях и в ссылке. Большой отрезок времени с выпавшими на его долю лишениями и скитаниями он провел на территории Коми АССР. Не случайно в книге писателя «Непридуманное» самую объемную «галерею» составляют портреты бывших узников Устьвымлага, с которыми его сводила жизнь на этапах, в командировках, в слабкомандах. Безусловно, самой известной и колоритной фигурой среди них была Екатерина Ивановна Калинина, жена «всесоюзного старосты» М.И.Калинина. Лев Разгон и его жена Рика Берг познакомились и подружились с ней в Вожаеле, где супруга президента страны «со свойственной ей скрупулезностью стеклышком счищала гнид с серых, только что выстиранных арестантских кальсон». На страницах повествования много других колоритных лиц. Несмотря на огромное количество литературы, рассказывающей о «сидельцах» сталинских лагерей, тем не менее судьбы некоторых из них продолжают вызывать шквал удивления и потрясения. К таким персонажам населения Устьвымлага относится и афганский принц, чей портрет остался жить в мемуарах Льва Разгона. Л.Разгон Принц –...А ты кнацаешь этого принеца! – удивленно сказал мне старший нарядчик Махиничев и поглядел вслед доходяге, которому я дал щепотку махорки на самокрутку. – Какого принца? Вот этого? Почему ты его принцем зовешь? – Так он и есть принец! У него это в формуляре написано. Только он чернопопый принец. Из каких-то чучмеков... Но тихий из себя. Доплыл, как лебедь... Не вылазит из слабосилки. На этого зека я обратил внимание давно. Он был восточник. Таких – выходцев из Ирана, стран Ближнего Востока – у нас было немало. На непривычном и страшном для них Севере они гибли быстро, почти неотвратимо. Стационар и слабосильная команда были заполнены ими. Сейчас, в начале торопливого северного лета, они, как перезимовавшие мухи, с подъема до отбоя сидели на корточках, выбирая солнечные места и греясь на еще не горячем солнце. Меня он привлек одним свойством: он никогда и ни у кого не просил покурить. О том, как сильно ему хочется курить, можно было догадываться по тому, какими глазами он провожал куривших, как глубоко и тайком – будто он его воровал – втягивал он табачный дым, если кто-нибудь рядом курил. Он был интеллигентен, прилично разговаривал по-русски, однажды, не сумев подобрать нужного русского слова, спросил, не разговариваю ли я по-английски... И однажды, когда мы присели на лавочке и закурили, я осторожно стал его «раскалывать»... Мне для этого и не потребовалось больших усилий. Он был афганский принц. Двоюродный брат знаменитого афганского короля Амануллы-хана. Я хорошо помнил историю этого афганского «Петра Великого», помню даже его внешность. Он был первым королем, который приехал в Советскую страну во время своего путешествия по Европе. Для московских комсомольцев живой король был невероятной экзотикой, и мы не стеснялись приходить к роскошному особняку на Софийской набережной – тому, где сейчас английское посольство, – чтобы смотреть, как из ворот дворца выезжает «роллс-ройс» с королем и королевой. Как известно, Аманулла-хан почти петровской рукой стал ограничивать власть крупных феодалов и реакционного духовенства, завел западные порядки, заигрывал с крохотной группой афганской интеллигенции. Своих родственников он послал учиться за границу, и мой знакомый по Первому лагерному пункту окончил один из самых привилегированных колледжей в Оксфорде. После чего приехал на родину, женился и проживал в Герате, где у него были главные поместья и те самые восточные дворцы, про которые мы читали в мировой литературе. Он там и находился, когда в Афганистане началось восстание под руководством Бачаи-Сакао. Восстание, кажется, было инспирировано англичанами, в нем участвовали некоторые наиболее отсталые племена, возбуждаемые духовенством, и на первых порах восставшие имели большой успех. Бачаи-Сакао занял всю центральную часть страны, включая и ее столицу Кабул. Поскольку он всех членов царствующего дома аккуратно резал, то они драпали. Кто куда. Большинство бежало в соседнюю Индию. Убежала туда и семья принца, находившаяся тогда в Кабуле. Мой солагерник присоединиться к ним не мог, потому что центр страны был уже захвачен. Бежать он мог только в соседнюю, близкую от Герата, Советскую Россию. У нас принца из династии, с которой мы заигрывали, приняли со всем почетом. Его отвезли в Ташкент, отвели прекрасный особняк, полный слугами, и стал принц вести свою, почти обычную, жизнь принца из восточной сказки. Тем более что – как у всякого несказочного принца – был у него текущий счет в каком-то европейском банке. Так бы ему и жить да жить, спокойно ожидая дальнейшего развития событий, не вмешайся в эту жизнь главный элемент любой сказки – любовь. Принц влюбился. Предметом его вспыхнувшей страсти была очень красивая русская женщина – жена какого-то бухгалтера. Даже в условиях почти социалистической действительности принц всегда может отбить жену у бухгалтера. Он ее и отбил. Бухгалтерша бросила своего обыденного мужа, перешла в особняк принца и там стала вести почти сказочную жизнь. Охваченный испепеляющей любовью принц почти не следил за тем, что происходило у него на родине. А там вся заваруха шла к концу. Под напором событий Аманулла-хан был вынужден отречься от престола, на престол вступил суровый Надир-хан – дядя Амануллы и ташкентского любовника. Новый король отменил некоторые реформы своего неразумного племянника, договорился с духовенством и феодалами, что-то обещал англичанам, после чего быстро и вполне по-восточному разделался с повстанцами, повесил Бачаи-Сакао и начал все приводить в порядок. Бежавшие принцы и принцессы стали возвращаться в свои слегка пограбленные дворцы. Должен был вернуться в Афганистан и мой знакомый. Должен был, но не мог... Он не мог забрать с собой любимую бухгалтершу: у него на родине были жена, дети... А расстаться с любовью у него не было сил! И он ждал, тянул, тянул... А ждать становилось все труднее и труднее. Афганские газеты писали о нем, как о примере невероятного развращения нравов: бросил жену, детей, живет с неверной в большевистской стране... Новый и суровый властелин Афганистана категорически приказал принцу кончать свою затянувшуюся любовную историю и возвратиться к обычной скучной принцевской жизни. Предупреждения следовали за предупреждениями... И тогда принц сделал то, что обычно делают только сказочные принцы: он решил остаться в Ташкенте и до конца своих дней жить с любимой в качестве частного лица... Но вскоре ему пришлось убедиться, что это возможно только в сказках. Разгневанный дядя провел через парламент закон о лишении обезумевшего от любви племянника всех прерогатив члена царской фамилии и даже афганского гражданства. И – что было еще существеннее – наложил секвестр на счета принца в западных банках... Расплата за любовь наступила мгновенно и носила отнюдь не сказочный характер. Принца вышибли из сказочного особняка, его любимая немедленно вернулась к терпеливо дожидавшемуся ее бухгалтеру. А принца, растерявшегося от горя и нищеты, вскорости арестовали, дали восемь лет «за незаконный переход границы» и отправили к нам в лагерь... «И сказок больше нет...» – как поется в какой-то песенке у Вертинского. Он замолчал на полуслове и вдруг, поймав мой взгляд – я смотрел на него, грязного, жалкого, в опорках, в обрывках английского демисезонного пальто, подпоясанного веревкой, – сказал: – Я понимаю ваши мысли и ценю деликатность, с которой вы эту мысль не высказываете вслух. Но со всей искренностью, на которую мне дает право мое положение и приближающийся конец моей жизни, я хочу вам сказать: нет, я ни о чем не жалею! Я был так счастлив с этой женщиной, так необыкновенно, невероятно счастлив, что не могу считать слишком чрезмерной цену, которую я за эту любовь заплатил... За такое счастье нет достойной цены! В первые же дни войны иностранных подданных забрали со всех лагпунктов и сконцентрировали на одной подкомандировке какого-то далекого лагпункта. От нас ушел туда большой этап. В нем был и мой принц. Но я никогда не забуду этой истории и часто ее рассказываю друзьям. С удивлением, восхищением и искренним уважением к этому чувству. Все-таки – сказки есть! (Рассказ напечатан с сокращениями). Публикацию подготовила Анна СИВКОВА. |
Данте нашего времени 
