| Дым Отечества |
26 января 2008 года |
Данте нашего времени
Житель Сыктывкара Михаил Игнатов хранит подарки от Иосифа Бродского – стихотворение, написанное поэтом в его блокнот, и галстук в полоску Первая ласточка Впервые о поэте Бродском я узнал осенью 1964 года. Я тогда учился на третьем курсе режиссерского факультета ВГИКа и жил в студенческом общежитии. В это время наш Всесоюзный государственный институт кинематографии считался весьма престижным учебным заведением, почти половина студентов там были иностранцы, со многими из которых у меня сложились приятельские отношения. Особенно близко я сошелся с парнем из Мексики Серхио Ольховичем. Иностранные студенты выделялись среди нас, «совков», не только внешне, но прежде всего манерой поведения и мыслями, своим внутренним настроем. Кроме того, они привозили с собой всякую литературу, которая считалась у нас запрещенной, антисоветской, «подрывной», и давали нам читать. У Серхио я взял множество таких «подрывных» книг: например, впервые в жизни я прочел тогда Библию и основные произведения Фрейда, Ницше, Бакунина и др. Однажды я зашел к Серхио в комнату и застал там группу его сокурсников. Они оживленно спорили о том, как долго еще может просуществовать советско-коммунистический строй и какие силы могут его сокрушить. Помню, как Станислав Говорухин очень убедительно доказывал, что революцию в России в ближайшем будущем совершит интеллигенция. «Болотниковское, Разинское и Пугачевское восстания были крестьянскими, а революцию семнадцатого года совершил рабочий класс. Теперь настала пора интеллигенции проявить себя», – аргументировал он свою точку зрения. – Советская интеллигенция слишком нерешительная и рефлектирующая, чтобы отважиться на что-то серьезное: мы все еще боимся открыто высказывать свои мысли, не то что защищать чужие права, – возразил Малик Якшимбетов. – Ты не прав, Малик, – сказал Серхио. – Октябрьский переворот в семнадцатом году, между прочим, осуществили не рабочие, а левая интеллигенция. И сейчас в среде интеллигенции началось сильное брожение, а некоторые уже открыто выражают свое несогласие с существующими порядками в вашей стране: суд над поэтом Бродским как раз один из явных примеров такой конфронтации. – О каком суде это вы говорите? Что за Бродский? – спросил я у Серхио. Тогда я впервые услышал о некоем поэте Бродском. – Ты не читал стенограммы суда над ним? И стихов его не слышал? Ну, такие вещи режиссеру нужно знать обязательно, – сказал мне Серхио и с этими словами вручил папку, в которой лежали пачки папиросных бумаг с длинными стихами и протокольными текстами судебных заседаний по делу Иосифа Бродского. Вернувшись в свою комнату, я залпом прочел все содержимое в папке, потом перечитал еще раз и лег на койку, чтобы унять свое колотившееся сердце. До холодного пота взволновали и взбудоражили меня тринадцать страниц текста, отпечатанного на пишущей машинке безо всяких пробелов между строчками и еле проступающими буквами. Еще подростком я сам прошел через суды и лагеря ГУЛАГа, сполна испытал все «прелести» советского режима… Но ошеломили меня не столько описание этого трагикомического судебного фарса, издевательства над понятиями человеческого достоинства и правосудия, сколько открытая демонстрация неприятия правил поведения, насильственно предписываемых неправедной системой, достойное и мужественное поведение Бродского на суде, а также бесстрашие журналистки Фриды Вигдоровой, запротоколировавшей происходящее вопреки угрозам судьи-самодурки и фашиствующей толпы. Я учел нравственный урок, который она преподнесла людям своим поведением на судилище, и уселся за пишущую машинку, чтобы перепечатать доставшиеся мне материалы суда над Бродским и его стихи. С того дня я стал сознательным и весьма активным «самиздатчиком». Знакомство с поэтом После окончания ВГИКа меня направили на работу в Санкт-Петербург в киностудию «Леннаучфильм». Там я работал с Сашей Пинскером, который был в приятельских отношениях с Иосифом Бродским, он и познакомил меня с поэтом. Однажды Иосиф пригласил нас к себе домой, чтобы вместе поработать над текстом сценария к фильму о мореходном училище. Жил он тогда в Питере со своими родителями в доме, расположенном на углу Литейного проспекта и улицы Пестеля. Семья занимала в коммунальной квартире одну большую комнату, превращенную в «полуторного размера» с помощью фанерной выгородки, отделявшей спальный угол от «гостиной». В одном из углов «гостиной» за большим шкафом располагалась комната Иосифа. Мы стали время от времени встречаться с Иосифом в дружеских компаниях, часто у меня на квартире, на Набережной реки Мойки, дом 40. При наших встречах с Бродским мы подолгу беседовали на разные темы, но, как правило, больше говорил Ося (так мы называли Иосифа в своем кругу). На любые культурные, исторические и политические события и факты у Оси всегда был свой оригинальный, иногда парадоксальный взгляд и нетривиальное толкование. Иногда на случайно брошенное мною замечание Ося произносил длинные монологи-экспромты, всегда поражавшие меня оригинальностью и глубиной понимания предмета. К сожалению, не все наши разговоры я записывал «по горячим следам» в свой дневник. Со временем многие из них стерлись из моей памяти. Но некоторые фрагменты наших бесед я все же заносил в свою тетрадку. Танцующие буквы 10 марта 1968 года. Сегодня вечером пошел в Дом кино и встретил там Осю Бродского с Валей Матвеевой, редактором рекламного фильма о мореходном училище. Разговорились, зашли поужинать в ресторан и просидели там больше часа, увлекшись дружеской беседой. Я рассказывал им о своих самовольных киносъемках телепатических опытов Нинель Курагиной и прогулке по Каменному острову, где располагается бывшая дача архитектора Перцова – удивительный шедевр архитектурного искусства. Когда-то в этом особняке проживало восемь семей, а теперь дом превращен в увеселительное заведение для партноменклатуры. Незаметно предался воспоминаниям о том, как в 1935 году раскулачивали нашу семью. Все имущество растащили местные партактивисты. Мать с двумя детьми полураздетую вытолкнули на улицу. Отца и дедушку репрессировали. – Молчи, Миша, не рассказывай мне такие кошмарные истории! – как-то совершенно неожиданно для меня с побледневшим и исказившимся от страдания лицом воскликнул Ося. – Такие истории мне совершенно невыносимо слушать, они изнуряют меня, действуют мучительно и болезненно. Каждый день я трачу неимоверные усилия на то, чтобы заглушить в себе негативные мысли и чувства, парализующие волю и отравляющие душу, а ты снова бередишь их своими жуткими рассказами. – Миша, когда тебя будет одолевать сатанинский дух, – продолжал Иосиф, немного успокоившись, – ты постарайся сосредоточиться и раз двадцать подряд громко произнести: «Я, Миша Игнатов, добрый человек! Я – добрый, добрый… Я всем желаю только благ, благ…» Вскоре ты заметишь, что недобрые мысли и злые желания начнут тебя покидать. Если же они возьмут верх над твоей волей – считай, ты пропал! Как всегда в таких случаях, я вытащил из кармана блокнот и стал записывать высказывания Иосифа, но он неожиданно очень решительно протянул руку через стол, ухватился за мою тетрадку и повелительно сказал: «Миша, дай мне сюда свой блокнот! Не волнуйся, записи твои читать не стану. Я хочу записать сюда свои стихи, тебе на память». Я вручил Иосифу свою тетрадку, и он своим размашистым почерком «танцующих букв» быстро записал туда такие строчки: Сумев отгородиться от людей, Я от себя хочу отгородиться. Не изгородь из тесаных жердей, А зеркало тут больше пригодится. Я озираю хмурые черты, Щетину, бугорки на подбородке… Трельяж для разводящейся четы, Пожалуй, лучший вид перегородки. В него влезают дерево в окне, Край пахоты с огромными скворцами И озеро – как брешь в стене, Увенчано еловыми зубцами. Того гляди, что из озерных дыр, Да и вообще – через любую лужу Сюда полезет посторонний мир Иль этот уползет наружу. Внизу Бродский поставил свою размашистую подпись: «Иосиф». – Ося, разреши мне спросить, давно ли у тебя в душе зародилась ненависть к большевистской идеологии и совдеповскому строю? Какие на это были причины? Если считаешь мои вопросы неприличными, то можешь не отвечать, и я заранее прошу прощения. – Я как-то уже размышлял над этими вопросами и не смог установить первопричину. Мне кажется, нет, не кажется, я точно знаю, что инстинктивно чувствовал ненависть к совдеповскому строю всегда, буквально со дня своего рождения. Очевидно, это чувство заложено во мне самой природой. – В англосаксонских государствах все-таки допускается свобода слова, свобода выражения мыслей и чувств индивидуумом, а это обстоятельство для таких персонажей, как мы с тобой, пожалуй, самое важное. – Быть счастливым – едва ли, а вот жить, в смысле существовать, естественно, приходится. Ося, видишь ли ты какой-нибудь выход из этого коммунистического тупика в ближайшем будущем? – Вижу, притом предельно простой, – сказал Иосиф и нервно захихикал, – все недовольные советской властью люди в одно прекрасное утро должны явиться ко всем правительственным и государственным учреждениям, сплошной толпой стать в дверях и не пускать чиновников и служащих в эти здания – и советская власть рухнет за один день! – То есть ты предполагаешь сделать то же самое, что сотворили большевики полвека назад?! – Большевики совершили переворот силой оружия, а я предлагаю индийский вариант революции – безо всякого насилия, одним лишь путем гражданского неповиновения властям. Последняя встреча 10 мая 1972 года. Около полудня я вышел на улицу и пешком по Невскому проспекту направился в сторону нашей студии «Леннаучфильм». Недалеко от кинотеатра «Октябрь» встретил Осю Бродского. Одет он был в защитного цвета поношенную рабочую куртку и джинсы, а обут в новые туфли вишневого цвета, импортные. В руках держал пакет с комплектом пластинок «Страсти по Иоанну» Баха. – Не иначе как сборник твоих стихов издали и большой гонорар заплатили, – пошутил я, разглядывая его обновку. – Держи карман шире, Миша! От большевистских партайгеноссе ждать гонораров мне не приходится, а вот гадостей наделать они горазды, – мрачно ответил Иосиф, затем взял меня под руку и повел в ближайший дворик. Там мы уселись на скамейку и стали обмениваться новостями. Я рассказал ему о своих неудачах с многочисленными попытками «протолкнуть» свой документальный фильм об октябрьском перевороте семнадцатого года, который заставляют переделывать чиновники обкома и Госкино уже четвертый раз. В какой-то момент Ося вытащил из внутреннего кармана своей куртки толстую пачку листов и протянул мне. – На вот, прочти, Миша. Тут моя самая последняя подборка новых стихов. Никому еще не показывал, ты будешь первым читателем. Я сейчас оставлю тебя тут на полчасика, пойду позвоню своей тете: она лежит с инфарктом, как раз иду к ней. Несу ей в подарок Баха, она любит его музыку безумно. Меня восхитила также замечательная способность Иосифа искусно обращать бытовые и политические банальности в поэтические образы. Мне очень захотелось иметь копию этой поэмы в своей коллекции «самиздатских» стихов Бродского, и я быстренько переснял их своим фотоаппаратом, который постоянно носил с собой в сумке. Конечно, я понимал, что неприлично копировать рукописи без предварительного разрешения автора, но еще в юношеские годы, когда отбывал свой срок на Урале в лагере с «политическими», я усвоил одно житейское правило, которого стараюсь придерживаться до сих пор. Его внушил мне один из заключенных – Александр Сергеевич Власов, человек в высшей степени благородный, справедливый и добрый, сыгравший громадную роль в моей судьбе. Он сказал мне: «Добрые дела можно и нужно делать даже без разрешения, не дожидаясь просьбы либо приказания». – Ося, ты не мог бы дать мне до вечера подборку твоих стихов? – обратился я к Иосифу. – Мне бы хотелось переписать их для себя. Обещаю никому не показывать без твоего разрешения. – Извини, Миша, но сейчас пока что не могу, собираюсь кое-что переделывать в этих вещах. Незавершенные вещи я вообще никогда не упускаю из рук, даже ближайшим друзьям не даю. Сейчас я составляю сборник из своих наиболее удачных стихов, когда он будет готов, я подарю тебе на память один экземпляр. Ты мне позвони дней через десять. Двадцать четвертого мая у меня день рождения. Если хочешь, то приходи, посидим в узком кругу моих друзей. Круг этот у меня очень малый, всего несколько человек. – Спасибо! Непременно приду, если только не отправят в срочную командировку, – сказал я, и мы попрощались. На этот день рождения Михаил Игнатов так и не смог прийти. Если бы он только знал, что с поэтом Иосифом Бродским ему уже никогда не будет суждено встретиться. Рано утром 4 июня 1972 года неудобный, несломленный, бескомпромиссный поэт Иосиф Бродский был принудительно выслан из страны. Как оказалось, Россию он покинул навсегда. Иосифа Бродского похоронили в Венеции. Такова была воля самого поэта. Публикацию подготовила Лилиана ЭЙХМАН. |
Потомок якутских князей / Роковую роль в судьбе бывшего директора госархива Коми АССР Сидора Сидорова сыграло желание сменить имя и фамилию
