"Семейные тайны"

В начале этого года по традиции «Дым Отечества» пригласил своих читателей принять участие в новом конкурсе. Темой конкурса, который продлится весь нынешний год, стала семья. Ведь и 2008 год объявлен в нашей стране Годом семьи. Конкурс будет называться «Семейные тайны». Это название уже предполагает определенный ракурс, созвучный
и с нашим историко-краеведческим приложением: погружение в прошлое, знакомство с коллизиями
и историями, уходящими в минувшие дни. Без сомнения,
в каждой семье есть свои секреты, связанные
с драматическими и радостными страницами, повествующие о любопытных эпизодах, встречах, впечатлениях. Рассказов обо всем этом будем ждать от наших читателей, а самые интересные из писем и публикаций войдут в одну из новых книг «Дыма Отечества».

Черное и белое

Рукодельница Нина Ефимовна Габова творит красоту и хранит скорбную память

В Корткеросе, в выставочном зале районного методического центра, проходит выставка женского рукоделия. Автор вывязанных крючком замысловатых узоров на всевозможных накидках, салфетках, занавесках – жительница райцентра Нина Ефимовна Габова. Можно сказать, что талантливая женщина воплотила в жизнь едва ли не все идеи создателей популярного женского журнала «Бурда». Ведь счет ее прекрасным рукоделиям идет на сотни. Однако встреча с Ниной Ефимовной обернулась и другим открытием –
о судьбе ее семьи, близких. Многие страницы семейной хроники ей до сих пор причиняют саднящую боль. Делится с ними она тоже
с неохотой, потому как велика опасность быть непонятой, превратно истолкованной. И все-таки эти семейные тайны, впрочем, как и многие другие, стоит рассказать хотя бы в назидание.

Нину Ефимовну знаю давно.
Долгие годы она работала в районной типографии. Облаченная в черный халат, с перемазанными краской руками, всегда сосредоточенная, серьезная... Потом она с типографией распрощалась, работала агентом Госстраха. Сейчас моет полы в кинотеатре. Но это, как говорится, лишь видимая канва ее жизни. Другая ее сторона переливается разными цветами и оттенками, поражает хитроумными узорами, мастерством, фантазией. Нина Ефимовна выткала не только огромный ворох воздушных украшений для комнат и спален, но даже нитяные чайные сервизы, лесную полянку с грибами и пнями. Еще, уже будучи на пенсии, не постеснялась пойти в дом пионеров, чтобы вместе с детьми обучиться плетению из бересты. И что же? Руководитель кружка Людмила Королева говорит, что вместе с ребятами Габова придумала настоящий корткеросский сувенир. Это оригинальные крохотные лесные человечки размером с вершок. Притягательными их делает не только материал – мягкая солнечная береста, но изгибы и завитки, которые лесных человечков превращают в забавных, смешных, неповторимых.

В квартире Нины Ефимовны есть чему удивиться, что посмотреть. Но сама она к своему рукоделию относится строго. Говорит – словно отрезает: «Тут моего мало, разве что усилия, работа». Не хочет распространяться и о других увлечениях – составлении сухих букетов, сборе лекарственных трав. Искренне удивляется на вопрос о том, откуда все это проистекает. Вопрос, наверное, и впрямь не уместен: ведь она местная, лесной человек. Лесом и живет.

Разговор переносится в лесной поселок, где прошло ее детство. Это был лесоучасток Педь-ель, в девяти километрах от села Нившера. Здесь после войны работали и местные, и вчерашние ссыльные. Стояло около тридцати щитовых домиков. Был и весь соцкультбыт. Нина бегала в школу, а вечерами, до самой полуночи, поселковая ребятня каталась с высоких горок. В двенадцать часов ночи в поселке выключали свет. Это служило сигналом, что пора возвращаться домой. Но раззадорившиеся ребята иногда задерживались на веселой горке. Лишь в одной семье в поселке имелись пусть самодельные, но настоящие санки. Все же остальные катались кто на чем горазд: на кусочках картона, пришедших в негодность корытах и тазах. Прокатиться на настоящих санках было пределом мечтаний. Когда в окнах гас свет, самый проворный добегал до двора того дома, где стояли воткнутые в снег у крыльца санки. И все становились в очередь, чтобы хоть разок с комфортом съехать с горы.

Лесной поселок закрыли в 1975 году. Сейчас на его месте почти ничего не осталось. Но из рассказов Нины Ефимовны он предстает живым, обжитым, шумным. Годы, проведенные там, для женщины до сих пор самые радостные, счастливые. Потом переехали в Нившеру. Жизнь шла своим чередом. Из бегущих друг за другом дней девочке запал в память один. Кто-то из ребят подразнил ее тогда. Выпалил, что мама Нины сидела в тюрьме. До этого никто в ее семье об этом и словом не обмолвился. Услышанная новость взбудоражила, разволновала. Но расспросить мать об этом тогда она не посмела. Перетерпела дразнилки. Уже гораздо позже открылась та бездна, в которую обрекли когда-то ее близких.

Она до сих пор пытается найти концы давней беды, по официальным ответам на свои запросы узнает о том, во что ее никто не посвящал. И задается извечными вопросами: за что, почему?

В 1992 году пришла реабилитация на деда Егора Никифоровича Мишарина, маминого отца. Казенная бумажка таит для Нины Ефимовны нечто гораздо большее, чем для любого человека, случайно заглянувшего в нее. Из нее она впервые узнала о месте захоронения родного человека. Станция Весляна, Устьвымлаг... Женщина несколько раз произносит это название. Потом признается, что побывать там пока не удалось. Да и что осталось там от лагерного прошлого? Наверное, даже кладбища уже нет. Тем более что дед умер в самый разгар войны, когда и хоронить-то толком не могли. Привезли сюда летом, и вскоре умер. Написали, что от туберкулеза. Но кто знает, может и расстреляли. Ведь дали же крестьянину из Большелуга расстрельную статью.

Вина его заключалась в том, что на лесоучастке Чуб он как-то увидел работницу столовой, которая под покровом тьмы тащила домой мешок с провизией. Резким, грубоватым был колхозный конюх Мишарин. А еще – безрассудно честным. За это и поплатился. Пристыдил прилюдно сельсоветовское начальство. Дочь одного из них с поклажей он и засек в памятную ночь. Вспылил, как часто бывает: «Рабочие на баланде живут, а начальство жирует. С такой властью фашистам недолго до Большелуга добраться». Кражу общественных продуктов замяли. «Восхваление» фашизма потянуло на расстрельную статью. Правда, позже Верховный суд Коми АССР смягчил наказание. Присудили десять лет и пять лет поражения в правах. И увезли Мишарина в неизвестность.

Нина Ефимовна, рассказывая об этом, не плачет, даже не меняется в лице. Но отрывистая речь, чеканные слова выдают напряжение. Молчим. Рассказывать, на что обрек арест хозяина дома его семью, бессмысленно. Но в войну как-то выдюжили, выжили. Всем казалось, что наступит победа и с ней что-то изменится. Будет лучше, сытнее, справедливее. Но первый же послевоенный год окунул в такую беспросветность, что, казалось, смерть неизбежна. Лютовал страшный голод. Прожитый день измерялся даже не краюхой хлеба, а гнилой картофелиной, лепешкой из измельченной в ступе горькой коры. Но иногда в деревенских семьях не было и этой малости.

Мама Нины так никогда и не излила перед дочерью душу. Видимо, Мария Егоровна сама испила свою горькую чашу до дна. Будучи девочкой-подростком, в 1946 году однажды она не смогла перебороть чувство голода. И взяла у соседей шесть картофелин. Понимание, сочувствие уступили место злобе, бессердечности. Девочку арестовали, увезли в колонию.

У Нины Ефимовны остался портрет матери, еще школьницы, сделанный в городе Чаплыгине Рязанской области, где располагалась детская колония. Открытый взгляд, школьная форма... Ничто не напоминает о неволе. Девочку из коми села определили жить с такими же, как она, детьми, вина большинства из которых заключалась в одном слове – голод. Вырванные из семей, от близких, они свою беззащитность, вину, наказание переживали молча, в себе. Впрочем, проникнуть в их мир никто из персонала не стремился. От воспитателей требовалось научить детей грамоте, а также простейшим ремеслам. Девочек, например, обучали шитью.

Можно лишь догадываться, какого предела достигли переживания Маши Мишариной, если она не выдержала. И... умерла. С высоты сегодняшнего дня внезапную остановку дыхания девочки из колонии запросто объяснит даже не врач, а любой, хоть мало-мальски знакомый со спецификой человеческого организма. На вооружении медиков и аппаратура, позволяющая зафиксировать остановку любого из органов, чтобы затем попытаться вдохнуть в него жизнь. Но в детской колонии в один из непростых послевоенных лет остановившееся дыхание одной из воспитанниц не вызвало ни вопросов, ни переполоха. Ее обрядили в покойницкую одежду, положили в гроб, повезли на кладбище. На ухабистой дороге тарантас с телом девочки изрядно растрясло. Эта тряска и спасла ее. Маша проснулась от долгого, глубокого сна. Увидев поднимающуюся со смертного одра девочку, все вокруг разбежались. Ей после этой дороги в потусторонность предстояло вновь возвратиться в отвергший ее мир, досиживать в колонии отмеренный срок.

В деревне все на виду. Здесь, как нигде, умеют жалеть, пособить, прощать. Но в иерархии ценностей и поступков в деревенской шкале пребывание в тюрьме всегда несет на себе печать порока, встречает непонимание. Даже если человек попал туда без вины виноватым. Тонкая грань, разделяющая справедливое возмездие и восторжествовавшее беззаконие, до сих пор в сознании сельчан часто не просматривается. Нельзя сказать, чтобы Марию Егоровну после ее возвращения домой укоряли, отчуждали. Скорее наоборот, ведь она, взяв на себя вину за несколько картофелин, оградила свою подружку, вместе с которой и поддалась искушению. Но женщина на всю жизнь почувствовала себя выбитой из колеи, сильно страдала. А летаргический сон, случившийся с ней в колонии, обернулся болезнью, когда в разгар дня ее покидали силы, падало давление, подкашивались ноги.

Дети оставались самой большой отрадой для исстрадавшейся женщины. Их у нее было четверо. Все выросли, стали хорошими людьми. Но ей самой жизни отпущено было совсем чуть-чуть. Не доработав даже до пенсии, Мария Егоровна ушла из жизни. Теперь ее дочь пытается по-своему понять, оправдать мать, хотя любой здравомыслящий человек без лишних объяснений поймет ее проступок, посочувствует, простит.

Разговор, обещавший погружение в воздушное рукоделие и секреты, связанные с созданием цветастых узоров, незаметно получился совсем о другом – трагическом и печальном. Нина Ефимовна, похоже, такому повороту и не удивилась. Она снова и снова находит дополнения, новые штрихи к летописи своей семьи. Рассказывает о судьбе отца, Ефима Ефимовича, который тоже подростком остался без матери. Юношу из села Богородск спасли от голода переезд в город и учеба в школе ФЗО. Ведь там ему выдали продовольственную карточку. Не бог весть какое пропитание, но оно избавило от мук, на которые были обречены большинство сельчан. Этот отъезд из деревни и не дал ему больше увидеться с матерью. В том же самом неизбывно-горьком 1946 году женщину доставили в больницу села Сторожевск, где она умерла. Никто из родственников до сих пор не знает ни подробностей смерти, ни где ее могила.

При прощании с Ниной Ефимовной взгляд снова падает на ворох замечательного рукоделия, вынутого ею из шкафов и антресолей. Яркие цвета тонут в белоснежном обрамлении. От этого рукотворного чуда не хочется отвести взгляд. Оно притягивает, чарует. Рассказ хозяйки этих сокровищ никак не связывается с ее увлечением. Хотя, может быть, все взаимосвязано. Черное и белое, печальное и возвышенное... В этом доме в Корткеросе они скреплены любящим, беспокойным, страдающим сердцем.

Анна СИВКОВА.

с.Корткерос

ТАКЖЕ В РУБРИКЕ

№61 (3735) - 29 марта 2008 года