«Не видать моей Манечки...»

/ Эти слова сыктывкарца Анатолия Шатровского, погибшего в Витцендорфе, оказались пророческими

Серия материалов «Не пропавшие без вести» на страницах «Дыма Отечества», переросшая в многолетнюю акцию по поиску сведений о наших земляках – солдатах Великой Отечественной войны, привлекла внимание наших читателей. В ходе поисково-краеведческих работ из плена времени удалось возвратить имена 290 уроженцев и жителей Коми края, до сих пор считавшихся сгинувшими бесследно. У 50 из них откликнулись родные и близкие. А семеро наших землячек минувшим летом совершили поездку по странам Западной Европы, где в годы войны в лагерях для военнопленных умерли их отцы и деды. Хотя акция «Не пропавшие без вести» завершилась, точку в поиске материалов об этих людях ставить рано. В редакцию продолжают обращаться читатели, которые не смирились с тем, что родные для них люди продолжают считаться пропавшими без вести. Недавно удалось разузнать о довоенной судьбе Анатолия Шатровского, погибшего в немецком лагере Витцендорф, одном из 290 «не пропавших без вести» солдат из нашего списка. Этот человек не только остался в памяти родственников. Его образ по-своему запечатлен в сделанных им фотокарточках, а также в письмах, отосланных в Сыктывкар перед тем, как кануть в безвестность.

В деревянном городке

Пачку фотокарточек довоенного Сыктывкара принесла в редакцию Галина Вишерская. Она и рассказала, что сделал эти снимки Анатолий Шатровский. Галина Михайловна занимается краеведением, довоенные виды города вызвали у нее, коренной сыктывкарки, большой интерес. Снимки, а также несколько открыток от Шатровского сохранились у общих родственников, Анатолий Михайлович был женат на двоюродной сестре Галины Михайловны – Марии Сергеевне Ростиславиной. Именно ей и адресовались открытки, отправленные мужем во время прохождения срочной службы. По словам Вишерской, она знала, что Анатолий Шатровский пропал без вести на фронте. Но ни она, ни другие родные не могли предположить, что спустя 70 лет можно будет разузнать подробности его гибели, уточнить время, найти на карте место, где он похоронен. Теперь благодаря газетным публикациям известно, что Анатолий Шатровский, как и его 38 земляков, нашли последний приют в немецком городе Витцендорфе.

Близких родственников у Шатровского в Сыктывкаре не осталось. Галине Вишерской удалось выяснить, что Анатолий рос в Архангельске. Его отец и дядя в 30-е годы трудились на лесных предприятиях Коми области. Михаил Иванович был инспектором сплава, а его брат Александр Иванович – бухгалтером в «Комилесе». В архивных документах, в которых зафиксировано место их работы, указывается, что отец братьев имеет твердое задание, раскулачен, подвергался преследованиям. Отсюда нетрудно предположить, что Шатровские в Коми попали не по своей воле. Возможно, что и Архангельск для семьи Шатровских являлся лишь перевалочным пунктом в скитаниях по стране. На эту мысль наводит то, что в лагерной карточке национальность Шатровского указана как украинец.

Остается неясно, где он получил специальность электротехника (это тоже зафиксировано в карточке военнопленного). А также то, где успел поработать до призыва в армию. Достоверно известно лишь то, что в Сыктывкаре в середине 30-х годов он женился. Его половинкой стала Мария Ростиславина. С обаятельной, красивой девушкой Анатолия роднили выпавшие на долю их семей испытания. Отец Марии – Сергей Ростиславин – до революции служил священником. Опасаясь за жизнь детей, в 1925 году он вынужден был сложить с себя духовный сан. А четыре года спустя в возрасте 37 лет скоропостижно скончался от туберкулеза легких. После смерти хозяина семья Ростиславиных претерпела немало лишений. Анастасию Михайловну, мать Марии, не брали на работу. Выпускница Устюжского епархиального женского училища, бывшая учительница смогла устроиться лишь санитаркой в баклабораторию. Жажда жизни, огромное желание получить образование не дали молодым Ростиславиным пропасть. Две сестры и брат стали артистами, причем Софья и Владимир закончили ГИТИС. А Мария Сергеевна получила профессию бухгалтера.

Рукописи не горят

Зыбкое спокойствие эпохи, дамоклов меч преследований и притеснений, не очень сытая жизнь не могли не сказаться на здоровье и самочувствии. Счастье молодой семьи Шатровских два раза претерпело за довоенные годы шквал радости и погружалось в пучину печали. Два раза Мария становилась матерью, но оба ребенка, обе девочки, вскоре умирали. Горечью от потерь, несбывшимися надеждами проникнуты открытки Анатолия из Прибалтики, где он проходил службу. На одной изображен пухлощекий малыш с соской во рту. «Смотри, вспоминай, но не плачь. Попутно вспоминай и меня», – на обороте выведено рукой Анатолия. На другой открытке во всем сквозит минорное настроение. Окна занавешены темными портьерами. Перед чьим-то портретом (возможно, умершего ребенка) склонила голову молодая женщина в белом, а мужчина, присевший рядом, приложил к губам платок. «Приятная, но горькая игра. Когда-то будет время, и так же будем близко, но только я не слезлив», – прокомментировал изображение с прицелом на свою жизнь А.Шатровский.

К этому комментарию оставалось добавить лишь то, что все мечты и планы адресата перечеркнула начавшаяся война. 28 июня 1941 года, всего шесть (!) дней спустя после начала Великой Отечественной войны, Анатолий Шатровский попал в плен. А меньше чем через полгода погиб в Витцендорфе.

Точку, напрашивавшуюся в этом кратком повествовании, к счастью, приходится передвинуть. Чтобы снова напомнить прописную истину: рукописи не горят.

Мария Сергеевна Ростиславина-Шатровская так и не дождалась с фронта горячо любимого мужа. Замены ему она не нашла, полвека прожила одна. Незадолго до кончины, последовавшей в 1990 году, сестре Софье Сергеевне она передала сохраненные от мужа письма. «Это были очень красивые, достойные люди, восхитительная пара. Все разрушила война. Возьмите эти письма, может, настанет час, и они пригодятся, будут опубликованы» – с этими словами народная артистка Республики Коми Софья Сергеевна Ростиславина вручила их в начале 90-х годов мне.

И этот час настал.

Тоненькую, пожелтевшую от времени стопочку писем переполняют забота, нежность, любовь. Все послания адресованы в Сыктывкар, Марии Шатровской. Адрес отправителя – «полевая почта», большинство писем написаны в Риге. На самом раннем стоит дата: «30 октября 1940 г.». Самое позднее датировано 1 маем 1941 года.

«Хочется целовать тебя...»

«Здравствуй, моя дорогая Марусенька! Как-то твое самочувствие, изумруд? Здорова ли? Я здоров. Теперь приходится чаще бывать в городе по делам, умея экономить время, умудрился освоить город за три дня. Могу даже на кое-какие товары, интересующие нас, сообщать цены. Масло стоит 7 руб. за кг, свинина, 1 сорт, – 3-4 руб., булка (батон), 400 гр. – 1 руб., молоко – 75 коп., колбаса чайная – 3 руб. 50 коп., ботинки лаковые – 90 руб., костюмы – 250-1000 руб., рубашки – от 23 до 60 руб. и т.д. Хоть здесь население от цен в ужасе, а мне кажется благодатью святой. До свидания. Скоро месяц опять долой. Целую, муж Толя».

«Сейчас получил от тебя письмо, которым очень поражен. Зачем мне три тысячи без тебя? Я готов пожертвовать своей жизнью, чтобы ты получила такие деньги на излечение твоего состояния. Манечка, подумай о тех днях, когда я вернусь, какая будет встреча и какая нас ждет жизнь в будущем. Отслужусь, и уж тогда ты, золотце, не увидишь от меня неприятностей. Я буду тебя любить, лелеять и носить на руках. Чтобы тебе не так скучно было, высылаю фотокарточку. Смотри на того, о ком так убиваешься. Думай, ради бога, о будущем».

«В настоящий момент, когда я пишу эти строки, ты, наверное, сидишь за столом и провожаешь 40-й год и встречаешь 41-й. Наверное, через час послышится нежный звон стаканов и рюмок, тосты в честь нового, 1941 года. Меня радует, что наступает новый год. Ведь это доказывает, что интервал между нашей встречей сократился, встреча близится...»

«Ох, Манечка! Ты бы знала, сколько я переживал, сколько всяких мыслей вертелось в моей голове. Откровенно признаться, очень на тебя сердился. Почему не отвечала на мои письма? Получил в этом месяце первое письмо от тебя... Не могу, Манечка, привыкнуть к армейской обстановке. Без тебя грызет невыносимая тоска. Когда только и встретимся? Больше всего мне нужен табачок. Хотел бросить, но в армии это, кажется, невозможно, ведь и развлечение-то только в нем».

«У меня сегодня настроение выше среднего. Закончил одну очень большую работу (схему коммутатора), изрядно поднадоевшую. Кроме этого, получил извещение на посылку. Что-то уж ты мне прислала? Не так дорого, может быть, содержимое, как приятно ее получить. Хочется, Манечка, целовать мне тебя, да очень уж ты далеко, никак не дотянусь, а когда это удастся – берегись. Мне почему-то думается, что ты сейчас похорошела, малярией ведь больше не болеешь и, думаю, болеть больше не будешь».

«Вот опять принесли почту, и опять мне нет ничего. Скажи, пожалуйста, в чем дело? Настроение жуткое. В 8 часов утра идем на учения. Я уже сегодня тебе писал. Пиши. Утешь своего...»

«Здравствуй, моя дорогая! 27 апреля 1941 года приехали из Литвы, где мы проводили учения. В лесу еще снег не таял, мы, как летом, раскинули палатки, вместо постели – еловые ветки, ранец – подушка, шинель – одеяло. Так вот и почивали с 10 апреля. Крутился ночью как чумовой, утром зуб с зубом не сходился, как сукин сын у плохого хозяина замерз... Веришь ли, до сих пор еще не промылся, как подобает. Я, конечно, «воевал» с катушкой, на которой кабеля 36 килограммов, ну вот с такой «дурой» и носился целый день как угорелый, а винтовка на спине вытанцовывает. Утром еще ничего, когда наст держит, а днем снег раскисает, ну и ныряешь среди елок, как заяц. А когда снег стаял, то я превратился в земноводное существо: плаваешь в воде по самое грешное место.

Частенько подумывал ночью, греясь у костра, не видать мне, наверное, моей Манечки... А когда ехали в Ригу, духом воспрянул. По приезде в часть ежедневно в наряде, а вчера освободили, газету и лозунги малевал. Сегодня же, ради праздника, помыл уборную, да так, что она, наверное, давно такого хозяина не видала. И за все пережитое попал я на доску почета, за уборную объявили благодарность на доске соц. соревнования, как отличнику боевой и политической подготовки... Твой муж Толя. 1/V-1941 г.».

Один из 39

У всех наших земляков, погибших в лагере для военнопленных Витцендорф, указана точная дата гибели: немецкая пунктуальность не давала сбоев даже в условиях масштабной человеческой мясорубки. Лишь в учетной карточке Анатолия Шатровского напротив даты смерти стоит расплывчатое: «1941 год». Даже в коротких письмах жене проглядывают страстность, открытость, наблюдательность, остроумие этого человека. А также переполнявшее его чувство как можно быстрее скинуть гимнастерку, покончить с военной службой, приехать домой. Можно лишь догадываться, чем для Анатолия Михайловича обернулись плен, неволя, жесточайшие условия фашистского лагеря. Поэтому вполне можно допустить, что он не стал дожидаться очевидной неминуемой гибели, а предпринял какой-то отчаянный шаг. Хотя, быть может, его смерть пришлась на самый пик вспыхнувшей в лагере эпидемии тифа, когда даже налаженная машина учета и контроля военнопленных давала сбои. Как бы то ни было, слова эпитафии на памятнике в Витцендорфе, установленном нынешним летом нашим землякам, относятся и к сыктывкарцу Анатолию Шатровскому.

Анна СИВКОВА.

ТАКЖЕ В РУБРИКЕ

№171 (4328) - 18 сентября 2010 года