| Дым Отечества |
25 июля 2009 года |
Зырянская палитра Василия Кандинского / Великий абстракционист "заболел" живописью во время экспедиции в Коми край
Имя одного из основоположников модернистского направления в искусстве Василия Васильевича Кандинского известно во всем мире. При упоминании отца-основателя художественного абстракционизма жители Республики Коми тоже могут, образно говоря, тщеславно расправить плечи. Хотя бы потому, что первое и самое захватывающее погружение в стихию искусства для Кандинского произошло на территории Коми края. Сюда, в отдаленные северные пределы Российского государства, студент юридического отделения Московского университета приезжал в составе научной экспедиции в 1889 году. Ученик профессора А.Н.Чупрова, он занимался на кафедре политической экономии и статистики, увлекался римским и уголовным правом, историей русского права и этнографией. Последнее обещало открыть перед ним «тайники души народной». С этой целью Кандинский, ставший членом Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, и предпринял путешествие в Зырянский край Научным итогом экспедиции стали две статьи студента-юриста, опубликованные в журнале «Этнографическое обозрение». Одна из них – «Из материалов по этнографии сысольских и вычегодских зырян. Национальные божества (по современным верованиям)» – напрямую касалась истории Коми края. Другой важный итог экспедиции долгие десятилетия оставался вне зоны доступа исследователей. Он был запечатлен в дневниковых записях художника, которые он вел во время поездки в Вологодскую губернию. Кроме описания своих впечатлений, на его страницах Кандинский сделал немало зарисовок из жизни и быта зырян. Например, зафиксировал некоторые виды зырянской одежды, зарисовал традиционные постройки, интерьеры крестьянских изб. В коми избах, образно выражаясь, и произошло перерождение Кандинского-юриста в Кандинского-художника. «В этих чудесных домах, – писал он позже, – я пережил то, чего с тех пор не испытывал. Они научили меня входить в картину, жить в ней». Еще в 1996 году на страницах «Дыма Отечества» читатели имели возможность познакомиться со статьей В.Кандинского «Национальные божества», посвященной зырянским древностям. С тех пор несколько раз в нашем приложении появлялись публикации, расскрывающие некоторые аспекты и детали, повлиявшие на кардинальное изменение творческой стези великого художника.
В 2000 году вышел материал о краеведе из села Усть-Вымь Станиславе Владимировиче Сальникове, который в числе прочего увлекся поисками сведений и об истоках творчества Кандинского. Это привело его к знакомству с крупнейшими исследователями русского модернизма академиком В.Сарабьяновым и Н.Автономовой. От них Сальников и узнал, что в Национальном музее современного искусства им.Ж.Помпиду в Париже хранится записная книжка Кандинского, которую он вел во время экспедиции в Вологодскую губернию. О том, что художник очень дорожил этими записями, говорит то, что, будучи в эмиграции, он не расставался с этой самодельной книжицей. Лишь в 1980 году, после его смерти, вдова художника Нина Николаевна передала их в музей им.Ж.Помпиду. В.Сальников завязал переписку с заведующей отделом документации музея в Париже Д.Буассель, от которой несколько лет назад получил ксерокопии нескольких листов с дневниковыми записями Кандинского. В течение последних лет российские искусствоведы добивались публикации записной книжки художника. Наконец в прошлом, 2008 году в Москве, в издательстве «Гилея», вышел двухтомник с избранными трудами В.Кандинского по теории искусства, куда впервые были включены и дневниковые записи, сделанные художником в Коми крае. Добавим, что эти два фолианта вышли под редакцией Н.Автономовой. Большая роль по расшифровке текстов записной книжки, установке точных географических названий, уездов, городов, деревень, которые Кандинский посетил в дни экспедиции с 9 июня по 8 июля 1889 года, установке имен упоминавшихся лиц, принадлежит Галине Сергеевне Разиной. Пытливый, скрупулезный исследователь, она не дожила до выхода книги в свет, скончалась в 2007 году. Публикация записной книжки великого художника стала и данью памяти ей. Читатели «Дыма Отечества» имеют, без преувеличений, редкую возможность в числе первых познакомиться с сокращенным вариантом этих дневников. Ведь двухтомник, куда они включены, вышел в Москве тиражом всего 1500 экземпляров, и, к сожалению, ни одна библиотека в Коми не смогла приобрести эту новинку, хотя она имеет непосредственное отношение к истории нашего края. При знакомстве с записями стоит учесть, что они делались отрывисто, многие тексты являлись лишь пояснением к рисункам Кандинского, художник фиксировал только очень яркие, удивившие его моменты. Тем не менее каждый читатель даже из этих телеграфно-скупых сведений и фактов ощутит живой дух эпохи на стыке двух веков, составит представление о жизни в таежной глуши. А лейтмотивом всех дневниковых записей можно считать такое признание Василия Кандинского: «Я положительно влюблен в зырян». ...Особенно сильными впечатлениями моего студенческого времени, также определенно сказавшимися в течение многих лет, были: Рембрандт в петербургском Эрмитаже и поездка моя в Вологодскую губернию, куда я был командирован Московским Обществом Естествознания, Антропологии и Этнографии. Моя задача была двоякого рода: изучение у русского населения обычного уголовного права (изыскание в области примитивного права) и собирание остатков языческой религии у медленно вымирающих зырян, живущих преимущественно охотой и рыбной ловлей. Склонность к «скрытому», к «запрятанному» помогла мне уйти от вредной стороны народного искусства, которое мне впервые удалось увидеть в его естественной среде и на собственной его почве во время моей поездки в Вологодскую губернию. Охваченный чувством, что еду на какую-то другую планету, проехал я сначала по железной дороге до Вологды, потом несколько дней на пароходе до Усть-Сысольска, дальнейший же путь пришлось совершить в тарантасе через бесконечные леса, между пестрых холмов, через болота, пески и отшибающим с непривычки внутренности «волоком». То, что я ехал совсем один, давало мне неизмеримую возможность беспрепятственно углубляться в окружающее и в самого себя. Днем было часто жгуче-жарко, а почти беззакатными ночами так холодно, что даже тулуп, валенки и зырянская шапка, которые я получил на дорогу через посредство Н.А.Иваницкого, подчас оказывались не вполне достаточными, и я с теплым сердцем вспоминаю, как ямщики иногда вновь покрывали меня съехавшим с меня во сне пледом. Я въезжал в деревни, где население с желто-серыми лицами и волосами ходило с головы до ног в желто-серых же одеждах или белолицое, румяное с черными волосами было одето так пестро и ярко, что казалось подвижными двуногими картинами. Никогда не изгладятся из памяти большие двухэтажные резные избы с блестящим самоваром в окне. Этот самовар не был здесь предметом «роскоши», а первой необходимостью: в некоторых местностях население питалось почти исключительно чаем (иван-чаем), не считая ясного, или яшного (овсяного), хлеба, не поддающегося охотно ни зубам, ни желудку – все население ходило там со вздутыми животами. В этих-то необыкновенных избах я и повстречался впервые с тем чудом, которое стало впоследствии одним из элементов моих работ. Тут я выучился не глядеть на картину со стороны, а самому вращаться в картине, в ней жить. Ярко помню, как я остановился на пороге перед этим неожиданным зрелищем. Стол, лавки, важная и огромная печь, шкафы, поставцы – все было расписано пестрыми, размашистыми орнаментами. По стенам лубки: символически представленный богатырь, сражение, красками переданная песня. Красный угол, весь завешанный писаными и печатными образами, а перед ними красно-теплящаяся лампадка, будто что-то про себя знающая, про себя живущая, таинственно-шепчущая скромная и гордая звезда. Когда я наконец вошел в горницу, живопись обступила меня, и я вошел в нее. С тех пор это чувство жило во мне бессознательно, хотя я и переживал его в московских церквах, особенно в Успенском соборе и Василии Блаженном. По возвращении из этой поездки я стал определенно сознавать его при посещении русских живописных церквей, а позже баварских и тирольских капелл. Вероятно, именно путем таких впечатлений во мне воплощались мои дальнейшие желания, цели в искусстве. Несколько лет занимало меня искание средств для введения зрителя в картину так, чтобы он вращался в ней, самозабвенно в ней растворялся. Живопись есть грохочущее столкновение различных миров, призванных путем борьбы и среди этой борьбы миров между собою создать новый мир, который зовется произведением. (В.Кандинский. «Ступени. Текст художника», 1918 г.) «Я положительно влюблен в зырян» Зыряне – не общительны (Кормилицын). Боятся чиновников (Иваницкий). Переводчика можно достать в Усть-Сысольске. Зыряне общительны (Никитин). * * * Лучше всего, по словам Иваницкого, ехать до Великого Устюга, а оттуда через Лальск (земский тракт; открытый лист) в Усть-Сысольск. Из Усть-Сысольска земским трактом в Ульяновский монастырь. Центр зырянского края – Усть-Кулом. * * * Набросок стола, справа – обозначение цветов: а – красный, b – желтый, с – синий, d – желтый, е – зеленый, f – белый, I – синий, --- – красный (по замечанию автора: сильно развита любовь к крашенным яркими цветами столам). * * * За гробом женщины идут толпой, женщины же и, громко плача, поют причет. Покойников нигде не боятся, хоронят, правда, в санях (а при мне так просто на руках несли), но сани привозят обратно домой. В г.Усть-Сысольске даже бегают смотреть на покойников. * * * Яренск. В\рса – это чёрт и дьявол – одно и то же. Живут в воде и лесу. Десять лет назад схватил мальчика. Видели в прошлом году. Схватил лошадь, задушил. Нужно перекреститься. Он большой, с дерево, и черный. Поднимает правую руку. Колдун учит жен и детей. * * * В день Петра и Павла, до которых соблюдают пост, варят всей деревней пиво изо ржи у часовни, заменяющей церковь. Тут же служат молебен. Пиво потом пьется всеми. Напиваются, поют, пляшут. «На игрищах» тоже пляшут и поют, но песен своих нет; есть лишь переводы с русского. * * * В Усть-Сысольске моление бывает раз 5 в году, непременно же весной, на Петра и Павла, в начале страды, после страды. Теперь зато животных не колят, а пьют пиво, которое варят из собранного хмеля, муки. Здесь есть «еретники» (при жизни, а после смерти нет другого имени). * * * Утром приходил Иваницкий и принес карту уезда. Выпил стакан чаю с молоком, уложился и в тарантасе вместе с писарем, никольским становым двинулись в путь в 9 ч. Первую станцию трясло так, что готов был плакать. Думал, еще минута – и не вынесу. Боль в груди и боках нестерпимая. Полило дождем. Глухой писарь измучил меня своими разговорами. На этой станции расспросили мужика о судах. 2 раза переезжали через реку на пароме. * * * Теперь я верст за 700 от Москвы. В первый раз в жизни испытал на себе, что кусок горячего мяса – роскошь. Даже неповаренного молока вчера выдул целую кринку. Иду, иду! Ехать бы, да нельзя: на ночь глядя приедешь. Хозяин станции спросил меня: «Как Вас понимать?» т.е. кто я? Вообще говорят здесь странно, как будто с малороссийским акцентом и почти все не произносят «г». * * * Утром в 9 ч. отправился и в 10 1/2 был уже в Вотчинском. Сейчас же пошел к священнику – Аристарху Левитскому, оказавшемуся довольно развитым семинаристом, радетелем школ и просвещения. Просидел часа 4, поел, чаю попил. Записал между прочим свадебные песни. Потом был в Волостном правлении, переполошил писаря. В 7 ч. двинулся дальше, в Васильевское. И тут началось. Не успел я проехать первую станцию, как оказалось, что лошади I-й не хватает (это у помещиков), все же нашли, угостили квасом. На второй не было вовсе лошадей, и поэтому ждали следовать. * * * Пароход между прочим пристал к самому берегу, чтобы спустить попа. Зырянское начинается. Холод!.. * * * Смотрели Тотьму. Хорошенький, чистенький, но бесконечно провинциальный город. Везде есть будки с продажей арестантских изделий. * * * Выехали и приехали в Сольвычегодск. Ночью переправлялся через Двину на карбасе. Холод нестерпимый! Никак не согреешься. * * * Июнь – 16(28). Весь день ехал. В «Зырянах» на днях был снег. Везде дороги в лучшем состоянии – «не тряхает», т.к. ждут губернатора, который едет на пароходе. * * * Везде по дорогам кресты. У них служат молебны о скоте: медведей и волков много. * * * Июнь – 17(29). В 4 ч. приехал в Яренск. Поел. Кстати заметить, поразительно чисто, чище, чем в Вологде. * * * Яренск – тоже деревянное село. Попил чаю, и марш в путь. До Усть-Сысольска еще 164 в. В Яренске нет гостиницы! * * * Июнь – 18(30). В 12 ч. ночи я выехал «в Зыряне». «Мэ Коми!» «Коми» – зырянин, морт – человек, войтыр – люди. Коми войтыр. Зыряне запуганы чиновниками до невероятности. Кругом русской речи не услышишь. Но легко поддаются ласковому обращению. Купил пеля-шапку за 2 р. Коми все трогали мои вещи и спрашивали, сколько стоит. Пил чай, и в путь. * * * Зыряне... Зыряне... В 5 ч. снова пил чай; до Усть-Сысольска всего 66 1/2 верст. * * * Приехав в Усть-Сысольск, поел яиц и попил чаю, умылся и, побывши с хозяином, пошел к Туру. Вечером был в земской больнице. * * * Июнь – 19 (1 июля). Отправил телеграмму, ходил по домам, был у исправника. Затем, пообедав в Тура (прелесть ботвинья!), попив у него чаю, пошел к Афанасию Яковлевичу, где и просидел за расспросами и чаем весь вечер до 2 ч. Срисовал всякие штуки. * * * Июнь – 20 (2 июля). Нет зырянского слова жена; жена по-зырянски – «баба», ergo... Во ржи прежде жили женщины, и хлеб был лучше. Нельзя было трогать хлеба до Ульянова дня, до этого же срока нельзя было мыть белья. За иконами и теперь везде торчит рожь. * * * Ночью коми заботливо укрывал меня. * * * В 10 ч. утра приехал в Усть-Кулом. Встретил судебного пристава, которого и подверг допросу. Ели утку и рыбу. Коми раздирали руками. Говорил с писарем волостного правления, хозяевами (с ними даже подружился), ходил в Керки. Да здравствует Усть-Кулом! Бог Чудов найден!!! * * * Июнь – 22 (4 июля). Ездил 45 в. верхом. О, Боже, не пошли же сего и врагу моему. Найдена еще песня, но... без конца. Зыряне – премилый народ. Все на них клевещут. Впервые раз испытал ощущение трясущейся трясины. Оказывается, что мы проездили 70 верст! До Керчомьи-то 35! Выехали в 7 ч. утра, в 11 были там, а в 3 ч. назад. Конец песни найден, но не может быть пропет, т.к. певец заболел. Нашел загадки. Найдена еще песня о вдове и ее дочери. Здесь бы пожить, то кое-что нашлось бы. Я положительно влюблен в зырян. Был в волостном правлении. Были у меня инспектор земских школ, благочинный и учитель из Усть-Выма. * * * В ночь выехал при трагической картине прощания с зырянами. * * * Июнь – 23 (5 июль). Всю ночь так и не спал. Холодно – смерть! Я думаю, был мороз. Останавливался на 3-х станциях. Ездил в Богородск верхом, в Шой-яг на лодке, в Подъельск маленький на двухколесной тарантайке, причем зырянин сидел верхом и ни за что не хотел склониться на мою просьбу сесть со мной. * * * На меня смотрели как на нечто чудесное и никогда не виданное. Посмелее трогали очки, а робкие издали тыкали пальцами и быстро тараторили, обращаясь ко мне. Самовар просил знаками, иначе не понимали. Не оказалось. * * * Июнь – 25 (7 июля). Проспал и сейчас же стал укладываться, что заняло часа полтора. Завтракали в карете, и в два с половиной часа я двинулся в путь. Пора, пора!.. Неужели же я еду в Москву, и конец моим скитаниям? Не могу себе представить. Ехал с быстротой поезда Ярославской железной дороги. * * * Часов в десять пили с коми чай и рассуждали о старых временах, водке, табаке. 52 года ему, а на вид не больше 35-36. * * * Июнь – 26 (8 июля). Зырянин спрашивает, не знаю ли я его сына, солдата? Он тоже служит в Москве. Коми сидит грустный: услышал чисто русскую речь. Зыряне кончились! * * * Июнь – 27 (9 июля). 300 верст позади! Слава Богу. Теперь 6 ч. утра, и я сижу в Лальске в ожидании самовара. Лальск-то не только Кадников, пожалуй и Усть-Сысольск за пояс заткнет не величиной, а красотой зданий; два каменных дома! Но всего одна церковь. С удовольствием думаю о двухдневном отдыхе в Устюге. (Текст дневников дается в сокращенном виде.) «Дома (зырянские – А.С.) научили меня входить в картину, жить в ней», – признавался В.Кандинский в одной из своих работ по теории живописи. Это говорит о разнообразной цветовой гамме, присутствовавшей в северных домах, многочисленных предметах быта, украшенных росписью. Что эдакого смог увидеть художник и чему так поразился? Комментирует слова Кандинского и рассказывает о зырянской традиции росписи по дереву Валентина Зеновская, специалист по традиционной культуре Коми края, много лет проработавшая научным сотрудником Национального музея РК. – То, что В.Кандинского поразительные открытия народного искусства ожидали именно в районе Средней и Верхней Вычегды, специалисты воспринимают как нечто само собой разумеющееся. Именно здесь проходила граница формирования и бытования самобытной верхневычегодской росписи, яркого явления в искусстве народа коми. Ни в одном соседнем районе предметы такого колорита, цветовой гаммы больше не создавались. Можно утверждать, что великий художник в начале ХХ века своими глазами смог увидеть эти предметы во всем многообразии. В деревенских домах росписью покрывали мебель: залавки – шкафчики для посуды, филенки больших шкафов, перегородки, разделяющие комнаты... Помимо этого, украшались прялки, детали ткацких станков, швейки, трепала для льна, посуда. Рисунки наносились на окрашенный в мягкие тона фон. Обычно фоновыми красками служили красный, оранжевый, коричнево-красный. Орнамент вбирал в себя насыщенные цвета: черный, белый, синий, темно-зеленый. Рисунки выполнялись в технике плотного кистевого мазка. Сами местные художники изготавливали и краски. Они готовились на основе растительных красителей с добавлением растертых в порошок минералов. Смесь растиралась конопляным маслом. Главным объектом всех верхневычегодских расписных предметов являлась розетка. Несведущему человеку ее можно принять за цветок. Но старожилы тех мест эти расписные круги до сих пор называют «матка сер», что значит «узор компаса». Каждый розеточный круг, разделенный на четыре или восемь частей-соцветий, по представлениям древних людей олицетворял собой солнечную систему. Это очень древние космогонические представления, характерные для обителей многих уголков мира. Можно сказать, что верхневычегодская традиция изображения солярных знаков роднит их со всей мировой культурой, мировой цивилизацией. Увидев в глуши зырянской тайги огромное количество этих древних символов, необычных по цветовому сочетанию, яркую палитру красок, В.Кандинский, конечно, не мог пройти мимо. Эти предметы до сих пор вызывают неподдельный интерес и у всех, кто с ними соприкасается: краеведов, музееведов, ученых разных специальностей. Публикация Анны СИВКОВОЙ. |
Я приведу тебя в музей... / Для Раисы Ларуковой родными стали не только Сыктывкар, но и история, культура, язык коренного народа
