Далеко от войны

/ Печали и радости сыктывкарской девушки 40-х годов

Мне уже много лет. Немало событий прошлого истерлось в памяти, их приглушила завеса лет. Что особо запало в душу и в память – лихое, тяжелое, но одновременно и светлое, вдохновенное время – 40-е годы. С этим временем совпала моя юность.

Хорошо помню начало войны в Сыктывкаре.

Я шла домой в Заречье, когда услышала по радио («черная тарелка» была в парке им.Кирова прикреплена к столбу) речь Молотова о внезапном нападении Германии на СССР. Был солнечный день, на пляже, на противоположном берегу Сысолы, полно народу.

На переправе всегда болталась большая весельная лодка, которая обычно курсировала туда-сюда, переправляя народ.

Я спешила сообщить новость родителям. И когда я сказала о начале войны, моих родителей как подменили. Обычно бодрые, веселые – они вдруг сникли. Отец посмотрел на меня такими грустными глазами, которые я запомнила на всю жизнь. Он, прошедший сквозь огонь и воду, человек, руками которого «хлеба по зернышку горы наношены», прекрасно понимал, что произошло. Не то что я, беспечная, полная веры в то, что «если завтра война, если завтра в поход, если темные силы нагрянут – как один человек весь советский народ за свободную родину встанет...».

С прилавков магазинов исчезали продукты, промтовары... Ввели карточки: хлеба иждивенцам стали давать 200 граммов, работающим – 400.

Я, шестнадцатилетняя девушка, училась в школе № 2. Помню, на большом перерыве директор школы Алексей Александрович Попов сам раздавал по полсайки каждому (сайка – граммов 100-150). Вначале мы это вмиг съедали, а когда наших мальчиков стали отправлять на фронт, мы стали сушить для них эти полсайки и отдавали им в дорогу.

Классы становились чисто девичьими, а в школе – все холоднее, и чтобы как-то согреть школьников, Алексей Александрович включал на переменах танцевальную музыку. Мы начинали танцевать и согревались.

Сразу после выпускного вечера нас, как и большинство выпускников школ, отправили на сплав древесины в максаковский рейд. Поселили в новом необжитом доме. В одной половине высланные на север русские немцы, в другой – мы. Все лето обжигали рулоны толстой проволоки для сплотки бревен, для этого же скручивали молодые березки и елки. С лугов и берегов скатывали в реку бревна.

После окончания школы я поступила в пединститут. Экзаменов не было, принимали всех успешно окончивших школу. И все равно был недобор. Наш курс состоял всего из 15 девушек.

В конце 1941 года ушел на фронт мой старший брат Миша, воевать отправился и отец Федор Сергеевич Мирошников. Они в последний раз встретились на сборном пункте в Шуе. Свидание было коротким. Отец поделился с сыном едой, хоть сам был полуголодным, и они расстались. Навсегда. Отец писал, как долго еще вслед удаляющемуся составу бежал вдоль забора сборпункта сын, как стучали подошвы его сапог...

Брат погиб 4 апреля 1945 года. Он был танкистом, прошел всю войну, не раз был ранен. Писал домой, что у него не действует после ранения локтевой сустав левой руки, но он не хотел комиссоваться. И погиб незадолго до победы.

28 февраля 1945 года на территории Германии без вести пропал отец. Только в 1948-м от него пришло письмо. Его в бессознательном состоянии, контуженного подобрали солдаты союзных войск. Лишь через три года после всяческих проверок в фильтрационном лагере в городе Шахты он вернулся домой.

Мама, Анна Дмитриевна, после ухода на фронт мужа и старшего сына осталась одна с тремя несовершеннолетними детьми. Петя, мой младший брат, родился, когда отец уже воевал. О декретном отпуске и речи не было, работала до самых родов, пилила дрова с Татьяной Поддубной, тоже беременной. Дрова пилили вручную для зареченского завода, выпускавшего какие-то части для пулеметов и катеров, сплавлявших огромные плоты по Сысоле и Вычегде вниз по реке.

Благодаря одержимой труженице-матери особого голода мы не испытывали. Она организовала своеобразную бригаду из пяти человек. Женщины после работы весной по очереди копали землю, сажали на своих участках картошку, голландку (что-то вроде большой репы), капусту. Пустующей земли было много. Использовались скверы, склоны оврагов возле домов.

Был случай, когда подростки унесли картошку из нашего подвала. Милиционер их обнаружил, был суд, мама умоляла судью не наказывать детей, не губить их судьбы. Судья сжалился, наказания воришки не понесли.

Часто в портфеле на занятия я носила для своих сокурсников вареную картошку, голландку, картофельные пирожки. Помню случай, когда под партой на лекции пыталась очистить большую голландку, она выскользнула из рук и подкатилась под ноги голодному профессору Дембовецкому. До сих пор в ушах его радостный возглас: «Какая голландка!» Мы сделали вид, что она ничья.
С какой благодарностью он принял столь драгоценный для него и неожиданный дар! Мы часто с моей подругой Зоей вспоминали этот случай, особенно глаза профессора при виде голландки.

В Сыктывкар был эвакуирован Петрозаводский университет вместе с профессорско-преподавательским составом. Профессор Бубрих вынужден был собирать картофельные очистки, чтобы не умереть с голоду. А ведь это была величина в научном мире! Он знал 32 языка! И голодал. В то время как обкомовские, горкомовские... Знакомая семья уполнаркомзага получала литерные карточки, которые давали возможность жить безбедно, сытно. На столе даже в войну у них не переводились семга, масло, мясо и другие деликатесы. А профессора дополнительно к хлебным карточкам получали лишь порцию супа в столовой.

Моя мама поддерживала чем могла голодающих высланных поляков, немцев, давая им картошки, семян для посева. Зимой по ночам она вязала рукавицы с пальцем на правой рукавице, чтобы можно было нажимать на курок. Мы отправляли подарки на фронт. На замечания некоторых пессимистов: «Зачем, Анна Дмитриевна, ты это делаешь? Все равно до твоих мужа и сына это не дойдет!» – она с улыбкой отвечала: «Моя не дойдет – чья-нибудь и до моих дойдет».

С ранней весны до поздней осени мы продолжали работать на сплаве. После Максаковки – в Трех-озерке, куда студенты добирались, преодолевая три реки: Сысолу, Вычегду – на весельных лодках и Старку – по шаткому узкому мостику из бон. Неловкие и плохо видящие часто соскальзывали в воду.

Когда случался затор, скользкие мокрые бревна, подгоняемые течением, взгромождались друг на друга и под напором воды вздымались все выше и выше. Разобрать такой затор – дело трудное и опасное, но необходимое, так как из-за этого останавливалась вся работа. Обычно мы вдвоем с Зоей разбирали этот затор, достигавший высоты чуть ли не двухэтажного дома. Нужно было угадать, какие бревна выдернуть, чтобы затор рассыпался, и после этого по мчащимся бревнам, прыгая с одного на другое, добраться до берега. Но об опасности мы как-то и не думали.

У нас с Зоей был полуведерный медный котелок. В обеденный перерыв мы варили в нем себе горячее: щавель, купырь, еще какие-то съедобные травы, крошили туда свои 800 граммов хлеба и зараз все съедали.

После окончания работы с багром на плечах (у каждой был свой багор) шли домой с песнями: «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы, пускай поет о нас страна!»

Переправившись через Вычегду в Заречье, мы каждый раз слышали звуки духового оркестра, доносившиеся из парка им.Кирова. И усталость как рукой снимало! Багры и узелки прятали в кусты – и на танцплощадку. В чем работали, в том и танцевали.

На работу шли утром понурив головы. Научились засыпать на ходу, особенно переправившись через Вычегду, где дорожка была проторенная, гладкая. Сплав весь держался на хрупких девичьих плечах.

Зимой, во время каникул, наша агитбригада совместно со студентами Карело-финского университета ходила на лыжах до Пажги через Соколовку. Удивительно бедно жили колхозники. В домах холод, голод. Мне запомнился поход через Озел в Маджу. Мы с Фаиной Червочкиной зашли на скотный двор и увидели коров, подвешенных под брюхо к перекладине. Коровы были так истощены, что не могли стоять, и чтобы они не примерзли к полу, их подвязывали. Колхозники-мужчины все ушли на фронт, а одни женщины не могли справиться с заготовкой кормов и сельхозработами. Колхозникам, по-моему, карточек не давали, они жили на свои трудодни впроголодь, да еще в годы войны был и неурожай.

В войну в городе бесперебойно работала очень дешевая (по-моему, бесплатная) баня, больница всегда была переполнена больными, лечили бесплатно, сюда направлялись иногда и раненые с фронта. Мы там проходили практику и видели опухших от голода людей. Работала парикмахерская...

А вот день победы я встретила не так радостно: накануне рано утром пришла к нам мама (я была уже замужем). Рыдающая, она протянула мне две похоронки: геройски погиб и похоронен в братской могиле мой брат; вторая похоронка гласила, что мой отец пропал без вести.

У меня еще слезы не просохли, когда я под окном увидела ликующую, орущую, прыгающую от радости толпу знакомых людей, хором скандирующих: «Победа! Победа, Аня! Вставай, иди к нам!» Я наскоро оделась, вышла, но радость моя была замешена на печали.

Анна РАССЫХАЕВА.

г.Сыктывкар

ТАКЖЕ В РУБРИКЕ

№197 (3871) - 25 октября 2008 года