Олег Сизоненко: "Не претендую на гениальность, но стремлюсь к безупречности"

В Национальной галерее открылась первая персональная выставка ухтинского художника Олега Сизоненко. Открылась яблочным перформансом: всем собравшимся раздали по круглому зеленому яблоку, олицетворяющему, видимо, и запретный плод, и ньютоновское озарение,  и еще многое из того, с чем можно связать этот замечательный «райский» фрукт.  В числе трех десятков работ экспозиции – снискавшие славу «голландские» натюрморты, а также пейзажи, автопортреты, портреты, обнаженная натура. Тем
не менее как живописец Олег заявил о себе относительно недавно, ведь на протяжении нескольких десятилетий его имя плотно ассоциировалось с фотожурналистикой и художественной фотографией, которые неоднократно издавались в том числе и в именитых зарубежных изданиях (Artworld, Erotika, Artphotoakt). Но однажды взявшись за кисть, он создал свое живописное пространство, в котором, по словам куратора выставки Ольги Орловой, царит дух спокойной созерцательности и философского реализма. Добавим: и некой тайной притягательности. Иначе как объяснить, почему зрители надолго застывают у полотен, где сюжетом служит обычная, припорошенная снегом сетка-рабица или сухой ствол переломленного борщевика? Интригует и название выставки: «Тайная жизнь Иосифа Эткина, нарисованная Олегом Сизоненко».

– Олег, а ведь мало кто знает, что вы родились в Сыктывкаре.

– Да, и прожил здесь целых четыре месяца. После мы жили в Бурятии, в Забайкалье, долго – в Ульяновске. А в Ухте я оказался в 1987 году.

– Вас вряд ли можно отнести к гуманитариям, хотя вы и человек философского склада. Какое у вас на самом деле образование?

– Образование? Я недоучившийся ветеринарный студент. Нет, животные мне были абсолютно безразличны, интересна была сама наука. Я вообще хотел быть микробиологом: смотреть в микроскоп, изучать жизнь микробов. Наверное, заразился от своего троюродного дедушки, который был членом-корреспондентом Уральской академии наук. Но в медицинский я идти боялся: вдруг не примут? И пошел в ветеринарный, какая, в общем, разница.

– Действительно. А что же недоучились?

– Когда я учился на третьем курсе Ульяновского сельскохозяйственного института, то узнал по какому-то объявлению, что на местную киностудию учебных фильмов для гражданской авиации требуется фотограф четвертого разряда. Ну и какой к черту уж тут был институт, если появилась возможность стать профессиональным фотографом? Это же по тем-то временам был высший пилотаж.

– Вас нередко называют фотохудожником, а ведь известно, что этого выражения вы не любите.

– Да терпеть не могу, потому что такого понятия, как фотоискусство, нет. Это все равно что сказать, например, «художественная штопка». Художественного в фотографии нет. Не говорят же – художественная живопись, потому что это искусство по умолчанию. А тут – снял фотограф природу. И о чем он нам поведал? Я и так знаю, что природа – это красиво.

– Ну да, я помню из ваших же слов: художник должен говорить о чем-то экзистенциальном, личном, душевном.

– Именно. Или несколько фотографов снимут с одной точки какой-нибудь предмет, и это будет примерно одно и то же. А вот если я перепишу красками  свой же старый натюрморт – получится совершенно новая работа. Впрочем, нет, есть фотографии, которые тянут на произведение искусства. Это те, на которые я смотрю и понимаю: в них есть образ, метафора, мысль. На самом деле не профессионализм определяет произведение искусства, а наличие художественного образа. Не отрицаю, существуют фотографии, в которых есть художественный образ. Например, та же знаменитая фотография Макса Альперта – «Комбат», где изображен командир, поднимающий солдат в атаку с пистолетом ТТ в руке. Это фото не является постановочным, и это не кадр из фильма. Этот командир погибнет через две секунды после снимка. А фото, с которым ни одно художественное произведение о войне не сравнится, останется символом мужества русских солдат. Это на самом деле произведение искусства. Но подобных – единицы.

– Значит, фотохудожников не существует? Ну а как же ваши знаменитые снимки ню, которые демонстрировались и во время открытия художественной выставки? Кстати, как вообще вы подошли к этому деликатному жанру?

– Ну вот, я понял, что всех интересует мое фотографическое прошлое: как я раздевал женщин. Сначала я снимал портреты, причем не как сейчас: улыбочка, два раза щелкнули, два кадра, и ушел. У меня работа над портретом занимала два-три, а то и пять сеансов. Потом я понял: чтобы получился портрет женщины, она должна начать тебе доверять или устать должна, что ли. В общем, что-то с ней должно было произойти. А то она приходит при полном параде, спинку держит прямо, думает о макияже, о выражении своего лица. И это маска, за которой ничего не видно. Потом оказалось: стоит женщину раздеть, она становится собой. Подошел я однажды к модели и снял с нее свитер. И в этот момент женщина поняла, что самое страшное уже позади, ее увидели такой, какая она есть, и что тут уже строить, когда сидишь обнаженная? Понятно, что это могло произойти не после 15 минут знакомства, а тогда, когда человек начинает тебе доверять.

– «Обнаженная натура – инструмент, на котором знающий человек может очень хорошо сыграть». Ваши слова.

– Да, и добавлю: здесь можно выразить только два состояния души – любовь и войну.

– А как же ваши натурщицы? Вряд ли им нравилось, что эти снимки, тем более в 1990-х, когда к этому еще не привыкли, становились достоянием общественности?

– Со всеми натурщицами у меня было подписано модельное соглашение, что в России этих снимков не будет. Да и многие из них, по крайней мере те, снимки с которыми демонстрировались на художественной выставке в режиме слайд-шоу, уже уехали из России.

– Да, но в начале 90-х годов вы были одним из первых, кто открыл свой сайт, на котором и выставили галерею «Искусство тела».

– Сначала мы открыли совместный сайт с Виктором Ивановским, многие знают этого фотографа, также работающего в жанре ню. Гораздо позже, когда у Виктора стало много работ, в том числе экспериментального плана, я открыл именно свой сайт. И поверьте, я никогда никого не обидел тем, что без договоренности выставил чью-то фотографию.

– В Ухте вашим соседом по мастерской стал Владимир Маслов, с которого, как я понимаю, и началась ваша жизнь художника?

– Да, наши мастерские были дверь в дверь. Я снимал и смотрел: сидит человек перед холстом, и на этом холсте раз-раз – и вырастает кувшин. У меня все время было ощущение рождающегося на глазах чуда. Вот так, из ничего. Причем Маслов пишет очень материально, я вообще считаю его одним из величайших художников-современников.

– А как Владимир Николаевич воспринял ваше желание научиться писать?

– Совершенно спокойно, он же учил студентов. Маслов считает, что научить рисовать можно и обезьяну, хотя, конечно, признает, что есть и необучаемые студенты. Но существует методика, и ради бога на тебе кубики, шарики, цилиндрики – рисуй. Я начал рисовать с собачьего черепа. Подошел к нему – как? Он спрашивает, на что, дескать, похож собачий череп? На машинку,  говорю. Вот, отвечает, и рисуй машинку, а потом прорабатывай, уточняй детали. Недели две я этот череп рисовал. Неплохо получилось, работу сразу купили. Кстати, я у Маслова спрашивал, за сколько бы он написал эту работу? Мастер сказал, что за полдня. Теперь я это понимаю.

– В одном из интервью вы озвучили фразу, которую, на мой взгляд, можно считать неким алгоритмом вашего творчества: «Пусть я не могу создать гениальное произведение, но я могу стремиться к тому, чтобы мое произведение было безупречным. Реализм это позволяет». То есть вы не стремитесь, говоря современным языком, креативить? И вы не поклонник совриска. С другой стороны, казалось бы, «устаревший» жанр – натюрморт. А ведь оторваться невозможно.

– Я вообще начал заниматься живописью ради того, чтобы писать натюрморты. Маслов, кстати, говорил, что натюрморт – это философский жанр, единственный, в котором можно передать мироощущение.

– И какую же работу можно считать первой удачей?

– Не было никаких удач, первый натюрморт быстро купили в Ухте, я даже не ожидал. Это была какая-то рыба на тарелке, ярко написанная работа. А удачей было участие в зональной выставке «Российский Север» – не все профессионалы на нее попадают. Встреча с Ольгой Орловой,  Анжелой Размановой – удача, поездка в Онежье. Дмитрию Алексееву (директор издательского дома НЭП, один из устроителей международного пленэра визуальных искусств «Клюква» – авт.) при жизни надо памятник поставить за то, что помог организовать такой проект, приютил художников. Я еще самостоятельно не раз потом туда приезжал, вот тот самый косогор в деревне Козловка писал.

– Да, на эту работу многие обратили внимание. А вы согласны с Надеждой Мирошниченко, которая на открытии выставки отметила, что вам весьма удалось в этой работе отобразить дух умирающей деревни?

– Нет, я этого не вижу, по-моему, в этой картине как раз слияние с природой, гармония. А заброшенность? Скорее всего, там рождается ощущение покоя, незыблемости, как на старом Смоленском кладбище, где все подернуто патиной. Но ни в коем случае не ощущение смерти как похорон с пластиковыми венками.

– У вас пейзажи какие-то особенные, не похожи на русскую школу.

– После пленэра в Словакии в прошлом году мы заехали в Вену, посмотрели на картины Эгона Шиле, Густава Климта. Для меня это был шок в хорошем смысле слова, после этого и пошли пейзажи. Я понял для себя, что и как надо делать, и это далеко от нашей русской школы, так в России никто не делает. Да, я и сам как-то ходил по залам Шишкина с просветленными глазами, но сейчас я думаю, что работа со светом должна отличаться от того, что было раньше.

– Что для Сизоненко-Эткина  нынешняя выставка? Событие, которое нужно долго переваривать, рубеж, после которого нужна перезагрузка?

– Конечно, событие. Недели две, думаю, буду переваривать, не больше, а потом возьмусь за кисть. Расслабляться нет ни времени, ни желания.

Марина ЩЕРБИНИНА

Фото Дмитрия НАПАЛКОВА

Олег Сизоненко живет и работает в Ухте, член Союза фотохудожников, Союза журналистов, творческого Союза художников России. Создатель сайта www.artnude.net.  Работает фотокором газеты «Ухта».  C 2003 года занимается живописью. Иосиф Эткин – псевдоним художника, относящийся к более позднему – не «голландскому» периоду его творчества.

 Архив рубрики